Несколько сложнее будет соединить нарратив объединяющей всех без исключения граждан нации с адекватным нарративом мира в целом так, чтобы национализм подкреплялся не воинственными и агрессивными целями, а скорее проектами, которые в принципе могут распространяться на благо других наций. И снова – хоть это и сложная задача, ее можно выполнить, и часто она уже выполнялась.

Остается еще одна версия этого возражения. Теперь возражающие говорят, что, если, как и предполагалось, эмоции являются партикуляристскими, мы не можем полностью полагаться на них в формировании беспристрастных политических мер, утверждающих равенство людей, даже когда объектом сильной любви является вся нация. Мне кажется, что это возражение – лучшее из серии возражений от «неуместных ценностей», поскольку в нем прослеживается подлинная тенденция в эмоциях (хорошо показанная в исследовании Бэтсона). История дарует нам множество примеров, когда обращение к нации носит неравномерный и даже исключающий характер и определяет некоторые группы как не имеющие отношения к нации. Мы должны признать, что это реальная проблема, и далее мы увидим, как патриоты от Линкольна до Ганди справлялись с ней. Но мы также должны признать, что решающую роль в любом достойном обществе играют институты, которые в некоторых ключевых отношениях забирают дела из рук людей. Сострадание, каким бы альтруистичным оно ни было, не может обеспечить справедливую налоговую систему. Таким образом, мы многое передаем во власть институтов и законов. Тем не менее эти институты и законы не будут поддерживать себя в отсутствие любви, направленной на своих граждан и нацию в целом. Ослабление «Нового курса» в США является результатом творческого и эмоционального сдвига, и этот сдвиг влечет за собой серьезные изменения в институтах и законах. Поэтому недостаточно создать хорошие институции, а затем убежать и спрятаться. Мы должны как следует взяться за дело, вступая на опасную эмоциональную территорию.

Вторая голова Сциллы имеет более глубокие исторические корни, и все же ей относительно легко противостоять. И в самом деле, ей уже успешно противостояли. Когда-то в нашей истории насущная важность патриотизма использовалась для оправдания принуждения молодежи. Как известно, во многих штатах в школах дети должны были произносить клятву верности и приветствовать американский флаг, и тех, кто отказывался это делать, отстраняли или исключали. И как минимум в одном случае с Расселом Тремейном родители потеряли опеку над своим ребенком, которого в итоге отправили в детский дом, где заставили произносить клятву^[303].

Несколько религиозных групп возражали против клятвы как формы «идолопоклонства», но Свидетели Иеговы были наиболее влиятельной из них, поскольку готовы были участвовать в судебных разбирательствах, в то время как некоторые другие группы (включая ту, к которой принадлежало семейство Тремейнов) считали судебные тяжбы несовместимыми с их пацифизмом^[304]. Лилиан и Уильям Гобитас^[305] представили убедительные и внятные^[306] свидетельства того, что клятва, по их мнению, была нарушением требований их религии^[307]. Тем не менее местный школьный совет не разделял их мнения, утверждая, что их возражения не были подлинно религиозными. В конце концов их жалоба дошла до Верховного суда США, где они проиграли.

Дело «Минерсвилля против Гобитиса»^[308] – одно из самых печально известных дел в истории Верховного суда США. Результат можно объяснить рядом факторов. Джозеф Рутерфорд, лидер Свидетелей Иеговы, самостоятельно выступал в суде на стороне Гобитиса и делал это крайне плохо. Что еще более важно, на ситуацию повлияла твердая убежденность Феликса Франкфуртера^[309] в необходимости патриотизма. Франкфуртер всюду подчеркивал свое личное сопереживание положению детей Гобитиса – как будучи автором мнения большинства в этом деле, так и в своем несогласии с мнением большинства в деле «Совета по образованию штата Западная Вирджиния против Барнетта»^[310]. «Тот, кто принадлежит самому оскорбляемому и преследуемому меньшинству в истории, вряд ли будет равнодушен к свободам, гарантированным нашей Конституцией», – писал он, будучи в то время единственным евреем в Верховном суде^[311]. Тем не менее его твердая убежденность о пределах судебной власти в сочетании с его горячим патриотизмом^[312] привели его к выводу, что положение, требующее приносить клятву, не является неконституционным. Его патриотический пыл пережил скандалы, вызванные его двумя вышеупомянутыми решениями: в 1944 году, будучи спикером на празднике «День гражданства» («I Am an American»), в округе Колумбия, он сравнил любовь к родине с романтической любовью, сказав, что это слишком интимная эмоция, чтобы ее можно было выражать публично как-то иначе, чем в стихах. Затем он прочитал довольно сентиментальную оду флагу Франклина К. Лейна, где были строки «Я не флаг, вовсе нет. Я всего лишь его тень»^[313]. Своим примером Франкфуртер демонстрирует опасности принуждения, которые порой присущи искреннему и пылкому патриотизму. Его действия можно понять, хоть они и не похвальны – сама мировая ситуация в 1939 году заставила его в этом энтузиазме зайти слишком далеко.

В деле «Минерсвилль против Гобитиса» Франкфуртер выносит решение: Первая поправка подразумевает, что запрет на действия, выражающие религиозные убеждения, может быть оправдан только «конкретными полномочиями правительства, которые законодательный орган считает необходимыми для обеспечения и поддержания того упорядоченного, мирного и свободного общества, без которого сама религиозная терпимость недостижима»^[314]. Затем он утверждает, что национальное единство и сплоченность составляют государственный «интерес, высший в иерархии ценностей»^[315]. Мнение школьного совета о том, что обязательное произнесение клятвы имеет решающее значение для укрепления этого центрального интереса, кажется убедительным, поскольку флаг является «символом нашего национального единства, превосходящего все внутренние различия, какими бы большими они ни были»^[316]. Однако в этом случае он обходит стороной главный вопрос: можно ли считать, что национальное единство и сплоченность обязывают соблюдать требования произнесения клятвы небольшим числом детей с искренними религиозными убеждениями? Он сосредотачивается на общей проблеме национального единства в опасное время, а не на сознательных поступках двух добропорядочных подростков, которым, конечно же, не стали бы подражать их насмешливые сверстники. Судья Харлан Ф. Стоун так обозначил свое резкое несогласие: «Я не могу сказать, что неудобства, которые могут сопровождать некоторые разумные изменения в школьной дисциплине с целью уважения к религиозным убеждениям этих детей, представляют собой огромную проблему, настолько важную и насущную, что перевешивают идею свободы вероисповедания, которая до сих пор считалась достойной конституционной защиты»^[317].

Франкфуртер ошибался, а Стоун был прав, с чем вскоре согласилась и вся остальная нация. На принятое решение тут же обрушился шквал критики. В то же время в эскалации насилия в отношении Свидетелей Иеговы в какой-то степени обвинили суд, как если бы это решение подтвердило распространенное мнение о том, что Свидетели не патриоты^[318]. Несколько судей^[319] дали понять, что они, возможно, передумали. Позже обновленный состав суда^[320] позволил надеяться на то, что теперь другая сторона может одержать верх. Вскоре суд принял к рассмотрению другое дело, в котором поднимались те же вопросы. В деле «Совета по образованию штата Западная Вирджиния против Барнетта»^[321] суд вынес решение в пользу Свидетелей. Мнение большинства, подготовленное судьей Робертом Х. Джексоном, стало поворотным пунктом всей политической жизни США. Рассматривая это дело как дело о принуждении к высказыванию, а не как дело, попадающее под положения о религии, он предлагает мощную защиту идеи свободы инакомыслия:

Если в нашем конституционном созвездии есть хоть одна неподвижная звезда, так это то, что ни одно должностное лицо, высокопоставленное или нет, не может предписывать, что должно быть единственно верным в политике, национализме, религии и других сферах мнения, или заставлять граждан исповедовать свою веру словом или делом. Если и существуют какие-либо обстоятельства, допускающие исключения, то сейчас они нам в голову не приходят^[322].