Где формируются публичные эмоции? Мы сразу же думаем о риторике политических лидеров, и это, безусловно, является одним из очень важных «мест» культивирования эмоций. Но лидеры подают пример по-разному: через свое тело, свою одежду, свои жесты. И государство, в более широком смысле, формирует публичные эмоции по-разному: через публичные произведения искусства, памятники, парки, через организацию празднований и торжеств, через песни, символы, официальные фильмы и фотографии, через структуру государственного образования, через другие виды общественных дискуссий, через публичное использование юмора и комедии, даже через формирование роли спорта в обществе[284]. Наши примеры в этой части, конечно, не будут исследовать каждую из этих стратегий в связи с отдельными эмоциями, но они будут репрезентативными и наводящими на мысль о том, где современная политика может искать дополнительный материал.
Да здравствует флаг Америки – на суше или на море,Да здравствует революция, что привела нас к свободе.Британская армия к холмам Дáнбери шла,Но вскоре стала как клюква мала.Храбрым солдатам пришлось трудиться и биться,Храбрости всем нужно учиться.Марта Луиз Крэйвен[286](пер. – С. Порфирьевой)
В 1892 году в Чикаго должна была состояться Всемирная Колумбова выставка[287]. Очевидно, что она оказалась торжеством ничем не сдерживаемой жадности и эгоизма. Особый фокус был сделан на промышленность и инновации, поскольку Америка готовилась приветствовать гостей со всего мира демонстрацией технологического мастерства и материального обогащения. Вопиющее неравенство возможностей по всей стране и в самом городе должно было быть замаскировано сияющим внешним видом белоснежных зданий в стиле бозар (прямо по соседству с Чикагским университетом), которые позже стали называть «Белый город»[288]. Архитектурный выбор дизайнеров выставки Даниела Бернема и Честера Френча выражал идею о том, что Америка соперничает с Европой в величии и благородстве. Все смешное, хаотичное и шумное было перенесено в Мидуэй, поросший травой участок, который теперь лежит в центре университетского городка, но тогда находился вне стен выставки. Первое колесо обозрения, хотя и было официальной частью выставки, находилось на территории Мидуэя вместе с шоу Буффало Билла «Дикий Запад»[289], шумными детьми, расовыми и этническими различиями, яркими цветами и бедными людьми. Вместо настоящих человеческих тел, волнующих своей неоднородностью и хрупкостью, на официальной выставке была представлена «Статуя республики» – позолоченная скульптура женщины высотой почти двадцать метров, в руках которой были скипетр и сфера. Ее уменьшенная копия высотой всего семь метров была создана в 1918 году в память о выставке и теперь стоит в Чикаго на пересечении Хэйз Драйв и Корнелл Авеню. В Chicago Tribune о ней писали так: «Она впечатляет своим величественным присутствием, своим безмятежным и благородным лицом, совершенной гармонией с ее великолепным окружением, своей замечательной физической формой»[290].
Защитники бедняков, чрезвычайно расстроенные этим планом, собрались вместе, чтобы подумать, как празднование могло бы включать идеи равных возможностей и жертвенности. В конце концов, группа христианских социалистов обратилась к президенту Бенджамину Харрисону с предложением: на выставке президент представит новый публичный ритуал патриотизма, клятву верности флагу США, в которой сделает акцент на основных моральных ценностях нации, подчеркнет равенство всех американцев и вновь направит нацию к чему-то большему, чем индивидуальное предпринимательство. Эти чувства были выражены в следующих словах: «Я клянусь в верности своему флагу Соединенных Штатов Америки и республике, которую он символизирует: единой неделимой нации со свободой и справедливостью для всех»[291]. Тогда же популярный детский журнал Youth’s Companion начал агрессивную кампанию, пропагандирующую использование клятвы наряду с жестом приветствия флагу в национальных школах.
Однако, как это часто бывает с патриотическими чувствами, обращение вскоре оказалось формулой как включения, так и исключения. Фрэнсис Беллами, автор клятвы, был одновременно социалистом и ксенофобом, который опасался, что нашим национальным ценностям угрожает поток новых иммигрантов из южной Европы. К сороковым годам закон требовал ежедневного произнесения клятвы в школах многих штатов. Клятва стала лакмусовой бумажкой для «хорошего американца», и те, кто не проходил эту проверку, сталкивались как с отчуждением, так и с насилием. Свидетели Иеговы, которые отказались произносить клятву по религиозным соображениям, рассматривая ее как форму идолопоклонства, вскоре обнаружили, что их дети исключены из школ за несоблюдение требований. Затем, как это ни абсурдно, родители этих детей были арестованы или отправлены в тюрьму за «содействие в совершении правонарушений несовершеннолетними», потому что их дети не ходили в школу! В общественном сознании зрела идея о том, что Свидетели Иеговы представляют опасность: «пятая колонна», подрывающая ценности Америки в преддверии войны против Германии и Японии. Обвиненные в симпатии к Германии (несмотря на то что Свидетели Иеговы в Третьем рейхе преследовались по аналогичным соображениям и должны были носить фиолетовый треугольник в концентрационных лагерях), Свидетели Иеговы столкнулись с многочисленными случаями публичного насилия, в том числе с нападениями и линчеваниями, – особенно после того как Верховный суд США признал обязательное приветствие флагу легитимным выражением преданности национальной безопасности[292].
Любая концепция публичных эмоций должна лицом к лицу столкнуться со сложностями патриотизма. Патриотизм двулик словно Янус. Он обращается вовне, временами призывая Я к выполнению обязанностей по отношению к другим, к необходимости жертвовать ради общего блага. И все же, что совершенно очевидно, он также обращен внутрь, призывая тех, кто считает себя «хорошими» или «истинными» американцами, отличать себя от чужаков и нарушителей порядка, а затем просто исключить их. Не менее опасно, что патриотизм настраивает нацию против ее иностранных конкурентов и противников, разжигая в их отношении воинственные чувства. (Именно по этой причине Жан-Жак Руссо считал, что хорошей нации нужна патриотическая «гражданская религия» вместо догм христианства, которые он находил слишком кроткими и пацифистскими[293].)
История с клятвой показывает нам, что довольно много вещей могут пойти не так, когда нация намеревается вызвать сильные эмоции, используя саму себя в качестве объекта этих эмоций. Все это имеет отношение к проекту преподавания патриотизма в школах. Архитектурный план Бернема для выставки демонстрирует опасность неуместных и исключающих ценностей: мы видим нацию, определяющую себя с точки зрения достижений и устремлений элиты, исключающую простых людей и их насущные потребности. Последствия введения этой клятвы показывают, как опасно нарушать свободу совести меньшинств принудительной гомогенностью. Наконец, и план Бернема, и ритуал клятвы показывают нам опасность того, что патриотизм приведет к параличу критических способностей и подрыву социальной рациональности.
Понимая все эти опасности, многие разумные люди скептически относятся к призывам к патриотическим чувствам. Они выступают за то, чтобы не делать акцент на этом в образовательном процессе. Вместо этого, утверждают они, мы должны сосредоточиться на формировании граждан, которые могут думать самостоятельно и размышлять о будущем нации, основываясь на рациональных принципах. Отдавая предпочтение критическому разуму, они, конечно, не ошибаются. Но, игнорируя или отбрасывая политические эмоции, такие люди, возможно, упускают из виду понимание, прочно усвоенное нашей группой исторических мыслителей: патриотические эмоции могут быть необходимой опорой для ценных проектов, предполагающих жертвенность ради других. Мадзини утверждал, что национальные чувства являются ценным, даже необходимым «рычагом», при помощи которого можно привести в действие благородные чувства в отношении всего человечества. Конт, Милль и Тагор, будучи убежденными интернационалистами, отводили идее нации почетное место в своих концепциях расширенного круга симпатии.