Почти сразу после того, как дети учатся испытывать отвращение к первичным объектам, они начинают разделять мир в соответствии с социальным феноменом «проецируемого отвращения»^[252]. Проецируемое отвращение – это отвращение к группе людей, которые отделены от доминирующей группы и классифицируются как низшие на том основании, что они (якобы) больше похожи на животных. Считается, что члены этой группы обладают свойствами первичных объектов отвращения: их считают грязными, вонючими, склизкими. Они ассоциируются с половыми выделениями, экскрементами и гниением. Их представляют как квазиживотных, занимающих пограничную зону между подлинно человеческим (связанным с преодолением телесности и выделений тела) и совершенно нечеловеческим. Доминирующей группе легче считать себя выше простого животного, если у них есть возможность указать на группу людей, которые якобы являются отвратительными еху.

Проецируемое отвращение, таким образом, является формой антропоотрицания и, скорее всего, происходит из глубинного страха смерти и беспомощности, которые приводят к отрицанию сущности в более общем смысле. Группы, на которые проецируется это отвращение, на самом деле не обладают этими свойствами – не в большей степени, чем те, кто проецирует. Распространенная выдумка о том, что афроамериканцы пахнут хуже, чем белые, и более общий страх того, что их тела могут загрязнить пищу, питьевые фонтанчики и плавательные бассейны, является лишь одним примером иррациональности отвращения. Пол Розин, чьи исследования посвящены отвращению, считает, что отвращение распространяется с одного объекта на другой посредством совершенно иррациональных процессов, форм «магического мышления»^[253]. Что объединяет все эти формы, так это сознательная сегментация социального мира вкупе с ложью о себе. Доминирующая группа говорит: «Эту группу людей следует держать на расстоянии из-за ее животного начала, но мы, конечно же, не имеем с ними ничего общего». Так, мужчины приписывали животное начало женщинам из-за их якобы сексуального рвения и их причастности к беременности и родам, одновременно имплицитно отрицая свою собственную связь с этими явлениями. Гетеросексуальное общество часто представляло сексуальность геев как грязную, связанную с экскрементами и микробами, в то же время «забывая» о повсеместном распространении «содомии» – анального и орального секса – в сексуальной жизни разнополых пар. Такая иррациональность обнаруживается во всех случаях проецируемого отвращения. Так, подчиненная группа подвергается стигматизации, чтобы удовлетворить внутреннюю потребность доминирующей группы в замене своего собственного животного начала.

Проецируемое отвращение является социальным в том смысле, что конкретная группа или группы, которые выделяют как носителей животного начала, варьируются от культуры к культуре в соответствии с конкретными фактами истории и социального порядка. Но, судя по всему, оно не является просто социальным явлением в том смысле, что мы можем найти его проявления во всех известных обществах. Мужское отвращение к женским телам – это один из видов проецируемого отвращения, который необычайно распространен и устойчив. Точно так же отвращение часто направлено против сексуальных меньшинств, и один из способов маргинализировать меньшинства – приписать им девиантную сексуальность: например, и евреям, и афроамериканцам приписывали гиперсексуальность и склонность к насилию; и национальное самосознание часто предполагает создание низшего класса, который, как считается, обладает этими характеристиками^[254]. Но то, что эта группа оказалась евреями (в случае Германии) или афроамериканцами (в случае США), является артефактом истории конкретной нации. Уолт Уитмен предполагает, что общество могло бы существовать без отвращения, если бы все мы установили более здоровые отношения к нашим собственным телам и телам других людей. Однако эта идея, насколько бы привлекательной она ни была, остается умозрительной, поскольку такого общества никогда не существовало. Тот факт, что все общества участвуют в таких иррациональных типах сегментации и стигматизации, очень убедительно свидетельствует о том, что проецируемое отвращение – это не просто ошибка, но оно связано с более глубокими страхами, которые мы уже обсуждали. Недавние исследования действительно показали, что люди, которые испытывают необычно высокую степень отвращения к первичным объектам, с большей вероятностью будут подвергать стигматизации других людей с помощью проецируемого отвращения – что свидетельствует о том, что даже отвращение к первичным объектам безвредно только до определенного момента^[255].

Проецируемое отвращение создает радикально сегментированный мир: мир индивида и людей, подобных мне, которые все являются ангелами-подмастерьями (кем вообразил себя Кролик в книге Апдайка^[256]) без неприятных запахов, без грязных жидкостей, возможно, даже бессмертных; и мир животных, которые притворяются квазилюдьми, но (воображаемый) неприятный запах, нечистоты и связь с ненавистными телесными веществами выдают в них животных. История Свифта о гуигнгнмах и еху великолепно показывает, какой ложью является эта сегментация: тело Гулливера – это тело еху, и все же он учится ненавидеть сам запах и прикосновения еху, представляя их глубоко неполноценными. Отвращение, которое он испытывает, физически реально, точно так же как население Южных штатов испытывало физическое отвращение, оказавшись за обеденным столом с афроамериканцами в Северных штатах^[257]. И все же источник отвращения – иррациональная культурная выдумка.

Этот тип сегментации близок к тому, что психолог Роберт Джей Лифтон в своей книге «Нацистские врачи» называет «удвоением». Лифтон описывает, как врачи, работавшие в Освенциме, могли жить в любви и доверии в кругу своих семей и в то же время проводить ужасные эксперименты над евреями. «Удвоение» предполагает иррациональное создание двух миров, к которым применяются разные правила поведения, хотя основная реальность (человеческое тело) на самом деле одна и та же. Агент тоже «удваивается», действуя по одному набору правил в одном мире, и иначе – в другом. Однако Лифтон описывает «удвоение» как реакцию на экстремальную ситуацию, в которой оно остается единственной альтернативой радикальному разрушению Я^[258]. Проецируемое отвращение, напротив, не является реакцией на необычный стресс или авторитарный политический контроль. В самом деле, нет ничего более обыденного даже в процветающих демократиях. Проецируемое отвращение по сравнению с «удвоением» не столь радикально: оно не создает два разных Я, действующих в двух разных мирах. Отвращение лежит в основе повседневной жизни. Для него требуется только одно окружение и одно Я. Мир разделен на сегменты уже самим созданием (внутри повседневного мира) низшего класса, члены которого якобы обладают свойствами, которых Я боится и которые отвергаются в самом себе. Таким образом, оно более повсеместно и банально, чем удвоение, и у нас тем больше оснований относиться к нему с настороженностью, как к угрозе не только в обществе, захваченном злом, но и в любом обществе, даже самом достойном.

Отвращение мешает равному политическому уважению. Как возможно преодолеть его пагубное влияние? Теперь мы можем обратиться к двум примерам, с которых началась эта глава: «Гора» Тагора и описание встречи Уитмена с беглым рабом. Оба примера касаются строительства нации; оба доказывают, что проецируемое отвращение и раскол должны быть преодолены, чтобы достичь морально удовлетворительного типа национального единства.

Гора – крупный светлокожий молодой человек из индуистской семьи высокой касты в Бенгалии. (Его имя буквально значит «бледнолицый».) Будучи юношей, он становится убежден в том, что будущее Индии требует возвращения к традиционным индуистским кастовым практикам, включая практику неприкасаемости. Индуист из высшей касты никогда не должен есть еду, приготовленную или поданную представителем низшей касты или человеком без касты, какими являются христиане и мусульмане. Кастовые нормы выражают неприязнь к идее телесного загрязнения животным началом. Поскольку низшие касты ассоциируются с такой работой, как уборка туалетов и утилизация трупов, возникает миф о том, что члены этих каст сами загрязнены отходами животного происхождения и передают это загрязнение всему, к чему прикасаются. (Ганди указал на то, что идея загрязненности представителей низшей касты ложна: во время эпидемии холеры представители низших каст, испражнявшиеся в полях вдали от своих жилищ, были чище и менее подвержены риску заболеть, чем представители высших каст, испражнявшиеся в ночные горшки, которые затем выливали в канавы за окном.)