Мемориал носит совещательный характер в той степени, в какой этот характер носит афинская трагедия. Вызывая сильные эмоции и в то же время вопрошая о событиях, связанных с этими эмоциями, он заставляет людей изучить свою собственную жизнь – прошлую и настоящую – так, как люди обычно не делают в повседневной жизни. В отличие от церкви или храма, где прихожане скорбят, отделенные своей религиозной принадлежностью от другой веры, пространство мемориала больше походит на трагические театры Древних Афин. Мемориал собирает всех граждан вместе под открытым небом, на некоторое время изолируя зрителей от других достопримечательностей и мероприятий – во многом на манер церкви и храма, но на открытом воздухе и с видом на другие сооружения Национальной аллеи, усиливающие послание общей национальной трагедии на фоне высоких устремлений.
Война во Вьетнаме закончилась, хотя ее последствия все еще ощущаются. Наше публичное обсуждение войны ретроспективно и аналогично: мы ищем, что пошло не так, и как думать о возможных войнах в будущем. Сейчас мы также ищем объяснение нашего участия в войнах в Ираке и Афганистане, и посещение Мемориала ветеранов войны во Вьетнаме теперь вызывает сложные вопросы об этих конфликтах. Однако есть трагедии, которые, кажется, никогда не закончатся, которые сохраняются в структуре повседневной жизни нации, часто малозаметные, потому что они связаны с безымянными бедными людьми, живущими в безмолвных лишениях. Эти трагедии касаются очень сложных проблем, часто связанных с фундаментальными политическими вопросами, например: какова надлежащая позиция в отношении позитивной дискриминации? какие формы государственного вмешательства в семейные вопросы приемлемы с целью содействия справедливому равенству возможностей для женщин и девочек? что такое достойная программа социального обеспечения?
Эти вопросы следует обсуждать во многих случаях и с разных точек зрения. Некоторые из этих дебатов справедливо будут менее эмоциональными и более сосредоточенными на сборе самых точных данных и как можно более качественном понимании проблем. Однако даже в этом случае политическое искусство, задействующее эмоции, должно сыграть свою роль. Если люди говорят, отстранившись от своих эмоций, чаще всего они на самом деле просто не понимают глубины проблемы или не до конца раскрывают свои мысли другим.
Поэтому неудивительно, что публичные обсуждения книг стали одним из способов поощрения общественной дискуссии, которая строится вокруг текстов, провоцирующих людей на эмоциональный отклик. Идея о том, что создание книжных клубов и групп содействует демократии, имеет давнюю историю. В каком-то смысле эта практика восходит к Древним Афинам, где трагедии обсуждались и оценивались аудиторией. Но в конце концов трагедии публиковались и в такой форме обсуждались еще раз. В «Лягушках» Аристофана есть персонаж, который повсюду носит с собой эти тексты, и, хотя ситуация комична, аудитория должна найти эту привычку знакомой, чтобы понять ее. Современные демократии, к своему стыду, до относительно недавнего времени редко имели такой высокий уровень грамотности, как в Древних Афинах. Однако Веймарская республика организовывала книжные кружки для рабочих как способ развития гражданской дискуссии[447].
В Соединенных Штатах книжные клубы преимущественно организовывались в городах. Первопроходцем в этой области стал Чикаго, где по инициативе мэра Ричарда М. Дэйли была запущена крайне успешная программа «Одна книга, один Чикаго», которая отметила свою десятую годовщину в 2011 году. Программа, которая проводилась на базе Публичной библиотеки Чикаго, поощряла горожан читать книги вместе (ежегодно выбираются две книги) и участвовать в обсуждениях этой книги в кружках по всему городу. Лекции, посвященные книге и, если это возможно, выступление самого автора также занимают важное место и совершенно бесплатны. Среди выбранных книг были «Убить пересмешника» Харпер Ли, «Ночь» Эли Визель, «Изюминка на солнце» Лоррейн Хэнсберри, «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына, «Иди, вещай с горы» Джеймса Болдуина, «Суровое испытание» Артура Миллера, «Дом на Манго-стрит» Сандры Сиснерос, «План Чикаго: Дэниел Бернем и перестройка американского города» Карла Смита, «Жалость» Тони Моррисон. Очевидно, что выбор книг продолжает возвращать читателей к сложным вопросам, с которыми сталкивается город, в том числе – вопросам расы, этнической принадлежности и городского планирования.
Что могут сделать книжные клубы, чего не могут городские парки и памятники, так это способствовать активному участию каждого человека в активной критической культуре. Выбранные для этой программы книги не похожи на работы по политической философии: они способствуют эмоциональному вовлечению читателей и поощряют диалог, который вырастает из этих эмоциональных переживаний и учитывает их. Одним из преимуществ чтения является своего рода близость к жизни людей разных групп или классов, чего было бы трудно достичь только данными социальных наук, учитывая существующие различия. Благодаря отождествлению себя с другими людьми через литературные образы, читатели могут оценить человеческие издержки, связанные с существующими политическими системами и распределением.
Как показывает опыт Чикаго, неограниченное количество книг может способствовать хорошей гражданской дискуссии (а также развить любовь к чтению – такова заявленная цель программы). Чтобы показать, как открытая дискуссия может вызывать сильные эмоции и способствовать продуктивным размышлениям о текущих проблемах, я выбрала две работы, которые я использовала в преподавании, одну из Соединенных Штатов, а другую – из Индии.
«Сына Америки» Ричарда Райта (1940) нет в списке чтения Чикаго, хотя его следовало бы туда включить, поскольку этот роман посвящен неприятной эпохе в истории Чикаго и поднимает проблемы, о которых говорить трудно, но тем не менее – необходимо. Только в 1993 году роман был опубликован без цензуры: сцена, изображающая двух темнокожих подростков, мастурбирующих в кинотеатре на образ гламурной белой актрисы, была сочтена слишком скандальной издательством Book-of-the-Month Club, напечатавшим этот роман впервые. Это тяжелая книга, потому что она намеренно отбивает всякое сочувствие. Ее главный герой враждебен, зол и страшен таким образом, говорит Райт, чтобы отбить поверхностное сочувствие – сочувствие, которое предполагает, что разум человека, пережившего ужасные лишения и расизм, будет легко понятен белому читателю. Как и у Филоктета, у Биггера Томаса была суровая жизнь, полная лишений и стигматизации.
В начале романа читатель попадает в убогую однокомнатную квартиру, где Биггер Томас живет со своими матерью, сестрой и братом. «Электрическая лампочка осветила комнату и посреди комнаты молодого негра, который стоял между двумя железными кроватями»[448]. Биггер уже в тюрьме. Подобно крысе, которую он вскоре убивает, он оказывается в ловушке беспомощности. Читатель видит, что значит пытаться сохранить самоуважение и порядок, когда у вас нет личного пространства, чтобы переодеться, когда ваш жалкий «заговор против стыда» – попытка сохранить достоинство, когда четыре человека должны одеваться и раздеваться, не имея личного пространства – может быть прерван в любое время крысой, бегущей по полу. Читатель замечает, как крыса, загнанная в угол, злобно наносит ответный удар, и тут они понимают, каково будет отношение Биггера к окружающему миру. Каждое мгновение его надежды и страхи, его сексуальные желания и его самоощущение обусловлены и ограничены нищетой, в которой он живет.
Не только нищетой, но и ненавистью и отвращением. Биггер осознает себя через уничижающие образы, в которых его изображает белый мир. Он видит себя никчемным, потому что именно таким его считает белый мир. И все же он знает, что он не никчемный, поэтому ненавидит их уничижение. Также он ненавидит их сострадание, основанное на банальном допущении, что все мы братья, хоть у нас и разного цвета кожа. Вместе со студенткой Чикагского университета Мэри Долтон и ее парнем Джаном они направляются в закусочную темнокожих, которую хотела посетить Мэри. Выезжая на Индиана-авеню, они проезжают мимо многоквартирных домов, в одном из которых живет Биггер.