Знаете, Биггер, мне так давно хотелось побывать в этих домах, сказала она, указывая на высокие темные корпуса, тянувшиеся по обеим сторонам улицы, – хотелось увидеть, как живут ваши. Вы меня понимаете? Я была в Англии, во Франции, в Мексике, а как живут люди в десяти кварталах от меня, я не знаю. Мы вообще так мало знаем друг о друге. Мне хочется увидеть. Мне хочется познакомиться с этими людьми. Я ни разу не была в доме у негров. Ведь они должны жить так же, как и мы живем. Ведь они люди… Их двенадцать миллионов… Они живут здесь же, в нашей стране… В одном городе с нами… – Голос ее замер.

Наступило молчание. Машина мчалась по Черному поясу, мимо высоких корпусов, вмещавших черную жизнь. Биггер знал, что Джан и Мэри думают о том, как он живет, как живет его народ. Вдруг ему захотелось схватить какой-нибудь тяжелый предмет, встать, очутиться в воздухе, над несущейся машиной, и, размахнувшись изо всех сил, одним ударом сокрушить все – машину, и их, и себя самого.

Читатели не могут следить за сюжетом романа, не пытаясь в какой-то степени увидеть мир глазами Биггера. И когда им это удается, они видят, что представление Мэри о том, что значит знать и понимать, слишком просто. Обстоятельства формируют психику. Биггер не живет «так же, как и мы живем», и поэтому он не просто обычный человек, такой же, как все остальные. Расизм сделал его другим. Однако за поверхностным сочувствием, которое выражает Мэри, кроется возможность более глубокого сочувствия, которое говорит: «Это человеческое существо, обладающее всем необходимым для продуктивной жизни. Посмотрите, как не только его поступки, но и его эмоциональные и интеллектуальные способности были искажены расовой ненавистью и ее институциональным выражением». Непохожесть, которая мешает легкому отождествлению читателя с персонажем, становится объектом беспокойства. После чего читатели испытывают еще больший спектр эмоций – более глубокое сочувствие к тяжелому положению Биггера, принципиальный гнев в отношении расизма американского общества – возможно, небольшую надежду на то, что все может измениться.

«Он стоял и думал о том, что никогда не сумеет рассказать, почему он убил. Не оттого даже, что ему этого не хочется, а оттого, что тогда понадобилось бы рассказать всю свою жизнь». Биггер совершает два преступления. Одно из них – случайное убийство Мэри Долтон, что в худшем случае можно квалифицировать как убийство по неосторожности. Убийство его возлюбленной Бесси, однако, является спланированным умышленным убийством. (Ирония романа в том, что читатели обычно реагируют точно так же, как белое общество в романе: они напрочь забывают о Бесси и считают Биггера отвратительным монстром именно за убийство Мэри. Киноверсии романа также фокусируются на линии Мэри, игнорируя Бэсси.) Роман – это «объяснение», которое Биггер никогда не сможет дать в суде, потому что система уголовного правосудия, как и весь окружающий его белый мир, не может увидеть в нем личность. Действительно, подробное «объяснение» личной жизни Биггера в романе подразумевает тип мышления, который, кажется, чужд миру, изображенному в книге.

Отрицание индивидуальности симметрично: по обе стороны расистский гнев затмил личное своеобразие. Для Биггера белые люди – это «глыба ненависти». Мысль о том, что отдельные личности находятся по другую сторону расовой линии, настолько ужасна, что он не может этого вынести. Роман хорошо известен речами адвоката Биггера, который вслед за Францем Фаноном рассматривает насилие как неизбежный ответ на угнетение Биггера и даже как ценное самоутверждение. Но роман не заканчивается на этой ноте. Нам показывают, что адвокат так же слеп к личности Биггера, как и другие белые персонажи. Вместо этого конец романа намекает на возможность дружеских отношений. Во время своего долгого заключения Биггер – пораженный мужеством и порядочностью Джана, молодого коммуниста, у которого есть все основания ненавидеть его (он был женихом Мэри), но который, похоже, единственный относится к Биггеру как к автономной личности – начинает думать так, как читателей романа поощряли думать с самого начала. То есть он начинает думать о человеческих целях и способностях, которые существуют по обе стороны расовой линии, хотя они столь по-разному сформированы социальными институтами. Наконец, Биггер на секунду смог увидеть индивидуальность на другой стороне:

Его вдруг смутила мысль: может ли быть, что, в конце концов, у всех людей на свете чувства схожи? Может ли быть, что в каждом из тех, что ненавидят его, есть то же самое, что Макс разглядел в нем; то, что побудило Макса задавать ему все эти вопросы? А какие у Макса причины помогать ему? Зачем Максу подставлять себя под напор всей этой белой ненависти ради него? Впервые в жизни он почувствовал себя на каком-то высоком островке чувств, с которого можно было смотреть вдаль и угадывать контур неведомых ему человеческих отношений. Что, если эта огромная белая глыба ненависти и не глыба вовсе, а живые люди: люди такие же, как он сам, как Джан, тогда, значит, перед ним открываются вершины надежды, о которых он не мог и мечтать, и бездна отчаяния, которой он не в силах измерить… Он вскочил и, стоя посреди камеры, попытался со стороны увидеть себя в своем отношении к другим людям, на что он никогда не отважился бы раньше, потому что слишком страшна была неотвязчивая мысль о ненависти людей.

Вывод романа, похоже, выходит за рамки классовой политики марксизма, предполагая, что даже эта политическая позиция, рассматривающая людей в качестве категорий, является артефактом угнетения. Если бы линия была действительно стерта, то на ее месте могла быть дружба. Последние слова Биггера таковы: «Передайте Джану привет… Прощайте!»

Что бы обсуждали книжные клубы Чикаго, читая этот роман во время президентства Обамы? Первым в списке, несомненно, будет вопрос о том, продвинулось ли наше общество, и если да, то как далеко. Означают ли избрание Обамы президентом и, на более локальном уровне, избрание в 2011 году Рама Эмануэля (еврея) мэром Чикаго преимущественно афроамериканскими и латиноамериканскими, а также «белыми» районами, что мы вступаем в эпоху пострасовой политики? Что мешает сделать этот вывод? Что происходит в самом сердце городских трущоб и сколько молодых жизней все еще остаются в лучшем случае не взращенными, а в худшем – зараженными «ненавистью других»? Достаточно ли система уголовного правосудия заботится о меньшинствах и бедных? Какие реформы следует рассмотреть? Остается ли жертва, если она бедная, темнокожая женщина, все еще без внимания? Какую роль играют такие владельцы жилья в трущобах, как мистер Долтон, в увековечении расовой стигматизации? И как раса связана с классом? Некоторые читатели наверняка скажут, что расизм вторичен, а классовое деление действительно важно.

Нам также нужно поговорить об «университете на Мидуэе», который упоминается в романе. Чикагский университет, несомненно, улучшил свои отношения с живущими поблизости людьми со времен Райта, как будет показано в десятой главе, и сейчас это гораздо более многонациональное место, чем было раньше. Но достаточно ли этого? Действительно ли в этом проявляется достаточная забота о сообществе? Достаточно ли этой заботы в самом университете, чтобы покончить с долгим наследием расовой сегрегации? Какие меры необходимо предпринять, чтобы покончить с этим наследием?

Что мы думаем, например, о позитивной дискриминации? Каких целей она достигает и чем мы при этом рискуем? И на какие уступки мы готовы пойти ради нее? Эти проблемы не являются вопросами далекой истории. Обсуждение этих вопросов сопровождается болью, иногда гневом и риском отчуждения.

Некоторые обсуждения книг были бы сосредоточены на описании эмоций и их социальном формировании, и в этом случае обсуждение могло бы выйти далеко за пределы книги, так как читатели стали бы размышлять об отвращении, стыде, стигматизации, эмоциях женщин, геев, лесбиянок и других уязвимых групп. И в какой-то момент нам пришлось бы решать самую сложную проблему из всех: что это значит – понимать другого человека. Это могло бы привести к обсуждению взаимосвязи между политикой, основанной на групповой идентичности, и политикой, основанной на достоинстве и обособленности личности.