Если политическая сфера мудро решит признать множественность ценностных сфер, она создаст постоянную возможность трагических столкновений между ними. Тем не менее Гегель дает нам наилучшую стратегию, которой следует придерживаться, особенно в политической жизни. Ибо мы действительно не знаем, можно ли достигнуть гармоничного сосуществования двух явно противоположных ценностей до тех пор, пока не попытаемся сделать это. Множество людей в разных культурах думали, что гармоничное сосуществование религии и государства просто невозможно. Афины попытались доказать обратное. Современные либеральные государства, сталкивающиеся с еще более сложной проблемой примирения абсолютной государственной необходимости с большим разнообразием религиозных и секулярных взглядов на благую жизнь, по-своему пытаются доказать обратное. В значительной степени достойные конституционные демократии сегодня действительно позволяют гражданам избегать трагедий, подобных «Антигоне», считая, например, что правительство не может налагать «тяжелое бремя» на свободное исповедание религии человеком без «абсолютной государственной необходимости»[415]. Политические принципы делают все возможное, чтобы предотвратить трагедию, потому что граждане понимают силу трагического вопроса.
Часто мы не знаем, какие меры способны предпринять, пока не столкнемся с трагическим вопросом, помня об идее Гегеля. До недавнего времени большинство наций не сталкивались с трагическим выбором, который они ежедневно ставили перед женщинами, – выполнять семейные обязанности и искать оплачиваемую работу. Многие государственные меры могут ослабить эту напряженность: гибкий график работы, оплачиваемый отпуск по семейным обстоятельствам и стимулы для мужчин взять на себя часть домашних обязанностей. Но поскольку большинству мужчин того времени никогда не приходило в голову, что человек должен иметь возможность одновременно быть хорошим родителем, на котором лежит бóльшая часть дел по уходу за детьми, и хорошей коллегой, они никогда не задумывались о том, что самые простые изменения могут устранить эту проблему. Люди просто думали, а иногда и говорили, что несовместимость – удел жизни, которая просто не может быть устроена иначе. Всякий раз, когда нашим воображаемым гражданам хочется сказать так о каком-нибудь столкновении ценностей, они должны сделать паузу и вспомнить эмоции, вызванные просмотром трагедии, а затем задать гегелевский вопрос: возможно ли так переформатировать наши практики, чтобы избежать подобной трагедии? Очень редко трагедия бывает просто трагедией. Чаще всего за ее унынием скрываются глупость, эгоизм, лень или злоба.
Короче говоря, все трагические дилеммы играют две взаимосвязанные роли в политической жизни. Во-первых, они направляют эмоциональное и творческое внимание на основополагающие права и на ущерб, наносимый в случае их отсутствия. Когда трагические дилеммы тщательно продуманы, они формируют сострадание и устраняют некоторые из его вероятных ошибок. Во-вторых, благодаря эмоционально сложному опыту трагических дилемм граждане узнают, что издержи и потери различны по своей природе – некоторые из них хуже, чем все остальные. Ни один гражданин не должен нести их. Поэтому людей побуждают пользоваться своим воображением и размышлять о том, как возможно построить мир, в котором гражданам не пришлось бы вообще или пришлось бы как можно реже сталкиваться с подобными конфликтами. Добиться такого хода мысли уже является прогрессом.
Мир античных комических празднеств отличался от мира трагических празднеств так же, как костюмы трагических актеров от костюмов героев комедии. Трагический герой – серьезный, в высоких сапогах, в серьезной маске – воплощение человеческого достоинства. Комический герой – пухлый и бесформенный, одетый в мягкий костюм, его постоянная эрекция говорит о постыдном отсутствии самоконтроля, а обжорство на виду у всех – о пренебрежении хорошими манерами[416]; он портит воздух и испражняется так, что смущает даже не самого стеснительного человека. Герой комедии символизирует грязное, дурно пахнущее и неудобное тело и удовольствия, которые оно может принести. Тем не менее эти два героя не так уж и далеки друг от друга. Сократ, чей взор обращен на стремление стать «богоподобным», превзойдя нашу исключительно человеческую сущность, был прав в конце «Пира», когда говорил, что трагические и комические поэты имеют единую природу[417]. Трагедия, как мы уже отмечали, подчеркивает телесную хрупкость, поощряя сострадание, которое преодолевает склонность к высокомерному отрицанию простой человечности. Комедии Аристофана, с их постоянными откровенными и восхищенными обращениями к телесным функциям, предлагают всем зрителям насладиться своей телесной природой[418]. Так что и трагедия, и комедия действительно являют собой две стороны одной медали. Выделения, секс и пот символизируют крайнюю уязвимость человека: многие шутки у Аристофана строятся на том, как амбициозные планы срываются из-за необходимости испражниться, или из-за того, что герой испортил воздух в неподходящий момент, или из-за непрошеной эрекции. Но эта уязвимость воспринимается как то, что характерно для всех людей, то, что делает нас живыми людьми и связано с радостью жизни. И комедии празднуют эту хрупкую радость, одновременно отвергая слишком распространенную претензию на человеческую неуязвимость. Не только Аристофан, но и сам дух комических празднеств выступает на стороне мира, поскольку именно в мирных условиях можно наслаждаться едой, питьем и сексом (и даже портить воздух и испражняться). Военная агрессия все это ставит под угрозу – и часто без веской причины.
Так, подобно трагическим празднествам, комические имеют дело с болезненными вопросами: телесная ограниченность, подверженность унижениям, близость смерти. Но дух комедии и сама структура античной комедии как жанра превращают эти мрачные темы в источники наслаждения. Триумф комического героя – это то, чему демократия имеет веские основания способствовать, если демократия разумна. Как говорит Дикеополь, «Но правду знает даже и комедия» (500), выбирая для обозначения комедии слово trugôidia («песня о винном осадке»), которое делает очевидным ее родство с трагедией. Комедии, как и трагедии, политически несовершенны и могут содержать элементы, которые не должны одобряться справедливым обществом. Моя точка зрения не касается каждого утверждения в каждой комедии; речь идет о самом жанре комедии, о чувстве жизни, заложенном в том, как эта драматическая форма соотносится со своей аудиторией.
Как вы уже давно заметили, комедия имеет дело с материалами, которые иногда кажутся отвратительными. Но они не вызывают отвращения, они изгоняют его. Иногда чопорные зрители реагируют на такие вещи с отвращением, в силу того что их воспитание не подготовило их к тому, чтобы присоединиться к празднованию тела в комедии[419]. (Именно такая реакция встретила «Улисса» Джойса[420] и сатиру Ленни Брюса.) Однако древнегреческая аудитория рассматривала комедии не только как пристойные, но – как говорит Дикеополь – тесно связанные с политическими размышлениями. Почему она так считала?
«Ахарняне» начинаются с того, что крестьянин Дикеополь появляется на площади народных собраний пораньше, чтобы выступить на стороне мира. В своей вступительной речи он довольно много рассказывает о себе. Что он любит? Демократическую политику, трагическую поэзию, мирное сосуществование, природу. Когда он первым приходит на собрание, он занят самыми разными делами: «Я вздыхаю, зеваю, потягиваюсь, порчу воздух, удивляюсь, пишу, выдергиваю волоски, продумываю аргументы»[421]. Неприличные физические действия (порча воздуха, выщипывание волос) странным образом сочетаются с действиями, характерными для хорошего гражданина, достойного демократического общества: размышлять, писать, строить аргументы. На протяжении всей пьесы с ее абсурдным замыслом прекращения Пелопоннесской войны посредством экономического бойкота предполагается, что политика, основанная на телесных функциях, скорее всего, породит хорошие аргументы – аргументы, которые учитывают важность мира и благополучия. Агрессивное и безответственное ведение войны Ламахом и его товарищами пренебрегает обычным человеком, который особенно сильно страдает на войне. Даже если зрители произведения в конечном счете поддержат военные действия, они должны думать, как Дикеополь, разумно оценивая издержки войны. Целью войны, даже если она справедлива, всегда является мир и блага жизни.