Нам также нужен более глубокий психологический подход, чем представленный в любом из наших исторических источников. Они, как мы увидели, фокусируются на ограниченном сострадании как главном препятствии на пути к справедливости. Но даже оно недостаточно хорошо было ими проанализировано. Поэтому одна из задач, стоящих перед нами, – изучить сострадание более подробно: понять, из чего оно состоит и почему оно обыкновенно ограничено и неравномерно. Наши авторы не понимали, что сострадание и альтруизм – это часть нашего животного наследия; нам же это теперь известно. Важно изучить это наследие, чтобы понять, с одной стороны, какими мощными ресурсами мы обладаем (на которые можно положиться), и с другой стороны – с какими вероятными препятствиями мы можем столкнуться на пути к справедливому и уважительному отношению. Исследования животных в сочетании с экспериментами, в которых принимали участие люди, показывают нам, что мы существа не только эгоистичные, но способные к альтруизму и эмоциональной заботе. Но в то же время они демонстрируют, что с этой заботой связано много опасностей, когда мы думаем о цели политической справедливости.
Есть еще одна проблема с нашими источниками: они не в состоянии распознать и исследовать некоторые темные стороны человеческой личности, которые создают постоянные препятствия для взаимности и равной заботы. Конт и Милль были сильно озабочены отрицанием теоцентричных идей первородного греха как основы общества и поэтому слишком быстро перешли к тому, что мы могли бы назвать наивной картиной личности – в которой у нас есть только хорошие побуждения, и наша единственная проблема в том, чтобы направить их на большее количество людей и сделать более или менее стабильными. Однако жизнь не столь прекрасна, и баулы, о которых пишет Тагор, дают нам уже более полное представление о том, что мы должны преодолеть в самих себе: проблемное отношение к телу, склонность испытывать отвращение к жидкостям организма и проецировать это отвращение на других людей, в том числе – на женщин. Но в абстрактной и пуританской формулировке Тагора проблемы отвращения и сексуальности остаются завуалированными. Нам нужно приоткрыть завесу, изучая причины телесного отвращения и стыда, которые постоянно угрожают созданием социальных иерархий. Опять-таки мы увидим, что изучение эмоций животных (не-людей) – крайне важно, поскольку оно покажет нам разницу между нами и другими альтруистическими существами и выявит источники дурных наклонностей, характерных исключительно для людей.
Получается, что изучение различия между людьми и животными выполняет двоякую роль: с одной стороны, оно помогает нам понять структуру, пределы, а также возможности альтуризма, с другой – выявляет источники особых моральных трудностей, свойственных человеку. В седьмой главе представлено более обширное и подробное описание психологии человека, которое прояснит хорошо известное понятие «радикального зла» (злые склонности, предваряющие любые отдельные общества) и поможет нам понять, какие ресурсы человеческой психологии способны преодолеть его. Концепции «заботы» и «игры» Дональда Винникотта помогут нам установить связь между альтруизмом и воображением, подробно иллюстрируя нам, как Керубино и баулы отвечают привлекательной психологической норме.
К концу этой части образ Керубино обретет еще бóльшую полноту и реальность – мы сделаем его еще более противоречивым и «слишком человеческим», способным быть изначально нарциссичным и великодушным, исключать других людей ввиду отвращения и радоваться взаимности. Мы покажем, как правдоподобная теория развития ребенка может усилить некоторые из этих склонностей и препятствовать другим. Между тем описание целей в пятой главе предоставит Керубино политический приют: структуру законов и институтов в либеральном обществе, стремящемся как к свободе, так и к человеческому развитию.
Не приглашай к себе в дом сновидца,Идущего по твоей тропеВ ночи.Его слова – слова чужбины,И чужда мелодия,Которую он играет на своей однострунной лютне.Нет нужды расстилать ему постель;Он уйдет до рассвета.Ибо в праздник свободыЕго попросили спетьХвалу новорожденному свету.Р. Тагор[153]
Прежде чем мы начнем создавать современную конструктивную версию проекта Моцарта – Милля – Тагора, нам необходимо наметить конечную точку, куда мы направляемся. Каждый политический идеал поддерживается теми или иными характерными эмоциями. Монархии долгое время полагались на культивирование детской эмоции зависимости, поощряя подданных надеяться на короля как на квазибожественного отца. Фашистские государства (будь то нацистская Германия или квазифашистские силы индуистских правых в современной Индии) порождают и опираются на объединяющую гордость и поклонение героям, страх перед инакомыслием несогласных и ненависть к группам, которых изображают как низших или субверсивных. Консерваторы, очень далекие от идеологии фашизма, также подчеркивают ценность эмоций солидарности: например, лорд Дэвлин призывал законодателей считаться с отвращением и возмущением обычных граждан, даже когда меньшинства рисковали потерять пространство с трудом завоеванной свободы. Ссылаясь на борьбу против стран «оси» и их союзников, которая произошла незадолго до этого, Дэвлин утверждал, что такие эмоции сплачивают общество и дают возможность победить врагов[154].
Даже у самого минимально либертарианского государства есть своя культура эмоций. Иногда либертарианцы утверждают, что преимущество их идеала в том, что им нет необходимости полагаться на сочувствие. Они могут использовать человеческую природу такой, какая она есть, полагаясь на жадность, страх (по Гоббсу) и ограниченное сочувствие, чтобы привести в движение механизм конкуренции. Либералы же, напротив, как они утверждают, хотят сами вовлечься в инвазивные и неопределенные проекты улучшения. Однако в этом ключе различий между либертарианцами и либералами меньше, чем может показаться на первый взгляд. Даже либертарианцы выступают против насилия и мошенничества, а потому им необходимо держать под контролем такие эмоции, как гнев и страх, чтобы обеспечить стабильность и законопослушное поведение, а не поведение, которое по их (гоббсовскому) мнению, мы должны ожидать в «естественном состоянии». К тому же либертарианцы могут столкнуться с еще большей проблемой стабильности. Поскольку они не пытаются обуздать нарциссические эмоции (например, зависть, стыд или отвращение), они могут сделать нестабильным даже свое минимальное государство. Конкурентное стремление к наживе и желание возвыситься над другими может вызвать беспорядок даже в государстве такого типа, в результате чего оно выродится в беззаконную племенную вражду. Поэтому им придется хотя бы задуматься над тем, не нужна ли им более широкая программа эмоционального убеждения, направленная на устранение этих дестабилизирующих сил.
Более того, сторонники либертарианского типа государственности предполагают, что их утверждения о «человеческой природе» справедливы независимо от культуры. Занимая эту позицию, они утверждают, что могут обойтись более простой и менее навязчивой стратегией, чем та, которую предлагают либералы. И все же история показывает, что способность людей к выражению сочувствия сильно варьируется в зависимости от культуры, в которой они живут, равно как и их желание превзойти других по рангу и статусу или доминировать над другими расовыми или этническими группами. Мы, конечно, не должны считать, что форма, которую эмоции принимают в корпоративной культуре США, раскрывает универсальную и вечную истину о положении вещей.
Однако вызовы либертарианства несут в себе важные уроки для нашего проекта: мы должны иметь в виду психологию человека (насколько она доступна для понимания) и не должны требовать от людей того, чего они не могут дать или могут, но с большим усилием. «Женитьба Фигаро» – крайне полезное пособие, напоминающее нам о том, что людей нужно принимать такими, какие они есть, а не участвовать в нереалистичных проектах, которые в конце концов заставят нас ненавидеть реальную человеческую природу.