Борьба с завистью усложняется тем фактом, что наши общества не стремятся к полному уравнению всех материальных возможностей. Они действительно настаивают на равенстве политических и гражданских прав (ни у кого не будет больше прав голоса или больше религиозной свободы, чем у кого-либо другого). Что же касается богатства и доходов, а также возможностей, которые они открывают, наши общества допускают сохранение некоторого неравенства, чтобы способствовать стремлениям и инновациям, которые повышают уровень всего общества в целом. Дж. Ролз допускал наличие лишь такого неравенства, которое повышает доходы и благосостояние наименее обеспеченных слоев населения[164]. Но он также признавал, что в других либеральных концепциях справедливости будут другие принципы распределения. Мой подход с точки зрения возможностей с самого начала ставит людей в выгодное положение за счет полного равенства в политической и гражданской сферах. В то же время он оставляет место для формирования новых принципов для борьбы с неравенством за пределами этих возможностей, как только общество обретет четкие контуры. Другие общества будут использовать иные способы допущения некоторого неравенства, значительно сокращая его и поддерживая достойный уровень благосостояния для тех, кто находится в самом низу. Во всех этих случаях общество должно соблюдать деликатный баланс в том, что касается эмоций, разрешая и до некоторой степени даже поощряя эмоции соперничества, не позволяя им при этом разрушить обязательства общества по обеспечению благополучия всех его членов.
Среди социальных и экономических обязательств наших обществ самыми главными являются образование и здравоохранение, поскольку вряд ли граждане смогут заниматься другими проектами, если их способности не будут развиты с помощью образования и не будут поддерживаться адекватной системой здравоохранения. Общества исполняют эти обязательства самыми разными способами.
Образование – это цель, но это в то же время и возможность. Когда общество берет на себя обязательство в области образования, оно также берет на себя обязательство по отношению к своей собственной будущей стабильности, и не только в экономических вопросах, но и в достижении своих политических целей. Таким образом, именно сфера образования станет главной сценой, на которой будет происходить формирование политически подходящего сочувствия и борьбы с неподобающими формами ненависти, отвращения и стыда.
Наши нации стремятся развивать политические эмоции, которые поддерживают их заветные цели. Но они также поощряют активную критику и обсуждение. Бдительная критическая культура – это действительно ключ к стабильности либеральных ценностей. Активное культивирование эмоций может сосуществовать (хотя и не всегда это дается просто) с защитой открытого критического пространства.
Рассмотрим всего лишь один пример – расовые отношения в Соединенных Штатах. На сегодняшний день страна решила эту проблему не только через законы и институции, но в том числе через публичные празднования, риторику, символику, искусство и широкий спектр убедительных эмоциональных стратегий. И все же на различных уровнях продолжает процветать критика. Во-первых, даже те, кто открыто придерживается расистских принципов и хотел бы изменить правовые и конституционные положения нашего общества (вернуть расовую сегрегацию или даже рабство), могут свободно высказывать свое мнение и приводить свои аргументы. В отличие от многих наций, в Соединенных Штатах закон защищает право на расистские высказывания и демонстрации (например, неонацистские марши в Скоки, Иллинойс, или митинги ку-клукс-клана), если они не представляют собой угрожающую речь, адресованную конкретному лицу. Некоторые нации в рассматриваемом нами семействе наций могут посчитать, что это слишком затратный принцип свободы слова, и они не могут его себе позволить, учитывая их историю: так, в Германии незаконными считаются антисемитские высказывания и политические организации, и возможно, что это правильно, учитывая прошлое этой страны. Но в целом должна быть предоставлена широкая свобода для выражения критики основополагающих ценностей и целей нации, и это очевидно совместимо с сильной общественной устремленностью к этим целям.
Когда люди высказывают подобного рода критику, они оказываются в невыгодном политическом положении, поскольку, если они хотят достичь своих целей, им придется менять Конституцию США; они не могут просто предложить законопроект, делающий афроамериканцев низшим классом, или вернуть расовую сегрегацию. Они также остаются в невыгодном эмоциональном положении, поскольку в школе детей учат тому, что расовое равенство – это очень благородная политическая ценность и что хорошие американцы – не расисты. Школьники прониклись словами Мартина Лютера Кинга – младшего и речами со всех сторон, восхваляющими расовый прогресс и расовое уважение. Если кто-то захочет убедить своих сограждан в том, что при прикосновении к темнокожему человеку следует испытывать отвращение (как его испытывали миллионы американцев в период расовой сегрегации на Юге США), ему будет трудно добиться успеха. Но никто не обвинит его в преступлении за эту попытку.
Еще одна гораздо более обширная тема для дискуссий касается точного значения и объема конституционных гарантий. Большинство американцев сегодня согласятся с тем, что расовое равенство является заветной целью; однако их мнения о том, являются ли программы позитивной дискриминации хорошим или даже допустимым способом достижения этой цели, – сильно разнятся. Конституционные ценности, как правило, носят весьма обобщенный характер, и именно обобщенность обеспечивает пространство для дискуссий. Можно убедительно доказать, что Мартин Лютер Кинг – младший поддерживал позитивную дискриминацию, и ее сторонники верно услышат в эмоциональной силе его высказываний поддержку их собственной позиции. Тем не менее множество людей совсем иначе понимают слова Кинга и полны решимости избавиться от позитивной дискриминации, полагая, что следуют в этом его примеру. Одни придерживаются исторически верной позиции, другие – нет, но все это становится относительно второстепенным моментом в контексте продолжающегося гражданского спора. Можно быть преданным своей стране и воодушевленным американцем, поддерживающим идею расового равенства, но в то же время выступать против позитивной дискриминации и отмечать это несогласие в день рождения Мартина Лютера Кинга – младшего. Культура публичных эмоций, выстроенная вокруг Кинга, не закрывала это пространство для споров и даже не ставила несогласных в невыгодное политическое положение.
Наконец, даже когда люди приходят к согласию как относительно общих целей, так и относительно их точной интерпретации, они могут сильно различаться в выборе стратегий; и публичное укрепление эмоций через различные праздники ничего не делает для того, чтобы закрыть это пространство. Так, у двух людей, активно поддерживающих однополые браки и с радостью празднующих день рождения Харви Милка[165] (в Калифорнии это теперь официальный праздник), могут быть совершено разные мнения относительно роли судов в продолжении их борьбы не по принципиальным соображениям, а по стратегическим. Один человек может утверждать, что идущие наперекор воле большинства решения судов по спорным моральным вопросам приводят к негативной реакции, а потому следует оставить этот вопрос на усмотрение избранных законодателей. Другой может указать на политическое давление, оказываемое лоббистскими группами на избранных должностных лиц, и настаивать на том, что суды, в некоторой степени, защищены от такого давления, а потому могут лучше справляться с этими спорными вопросами. Согласие в эмоциях не закрыло пространство для дискуссий.
И действительно, критическое мышление и инакомыслие настолько ценны для здоровья и стабильности наших наций, что они сами будут порождать этот критический дух через эмоциональную привязанность, как это делали Тагор и Ганди. Истории о героях прошлого, которые рассказываются детям, призывают их любить и равняться на смелых людей, чья деятельность направлена на борьбу с предрассудками. Эти люди распознали великое зло и рисковали жизнью во имя справедливости. В школе они могут поставить пьесу по мотивам бойкота автобусных линий в Бирмингеме[166], а могут сыграть роль Розы Паркс[167], которая отказалась пересаживаться на последний ряд в автобусе, или роль Милдред Джетер Лавинг, вместе с мужем отказавшейся следовать законодательству, которое криминализировало смешанные браки в штате Вирджиния. Как мы увидим дальше, публичное искусство во многом усиливает эмоции, связанные с инакомыслием.