— До меня только что дошел потрясающий слух! — сообщил он, задыхаясь.

— Какой? — равнодушно спросил Катон.

— Что Милон был в Риме во время пожара!

Оба друга уставились на Агенобарба.

— Не может быть, у него не хватило бы смелости, — промямлил Бибул.

— Но мой информатор клянется, что видел его на Капитолийском холме. И в доме его потом кто-то возился. Явно не слуги.

— Кто же подбил его на убийство? — спросил вдруг Катон.

— А была ли в том нужда? — удивился Агенобарб. — Он и Клодий всегда были врагами.

— Но до убийства не доходило, — сказал Бибул. — Кажется, я могу назвать подстрекателя.

— И кто он? — спросил, встрепенувшись, Агенобарб.

— Разумеется, Помпей. А за ним стоит Цезарь.

— Но это ведь сговор! — ахнул Агенобарб. — Помпей, конечно, дикарь, но дикарь осторожный. Цезарь сейчас в Галлии, а Помпей досягаем. Зачем бы ему себя так подставлять?

— Если нет доказательств, о чем ему беспокоиться? — бросил с презрительной миной Катон. — Он публично порвал с Милоном больше года назад. С этой стороны к нему не подъедешь.

— Вот-вот, — улыбнулся Бибул. — И приручить пиценского дикаря становится нашей первостепенной задачей. Если он так выкладывается для того, кто от него далеко, подумайте, что он может сделать для тех, кто с ним рядом! Где Метелл Сципион?

— Заперся в своем доме, после того как к нему пришли с фасциями.

— Тогда, — сказал Катон, — мы войдем к нему со двора.

После сорока лет крепкой дружбы Цицерон и Аттик поссорились. Цицерон, всегда побаивавшийся активности Публия Клодия, воспринял весть о его смерти с восторгом, а Аттик искренне горевал.

— Я не понимаю тебя, Тит! — кричал Цицерон. — Ты один из самых влиятельных всадников в Риме! Ты огребаешь проценты с каждого римского предприятия, Клодий бы уничтожил тебя! А ты скорбишь по нему, как по близкому человеку! Я вот не скорблю! Наоборот, я рад!

— Никто не должен радоваться преждевременной потере Клавдия Пульхра, — твердо сказал Аттик. — Он был братом одного из моих самых дорогих друзей, Аппия Клавдия. Он был умен и достаточно образован. Мне очень нравилось бывать в его компании, и я буду скучать без него. И мне жаль его маленькую жену, которая очень любила его. — Костлявое лицо Аттика стало задумчивым. — Страстная любовь редко встречается, Марк. Она не заслуживает, чтобы ее обрывали в самом расцвете.

— Фульвия? — взвизгнул в ярости Цицерон. — Эта вульгарная шлюшка? Имевшая наглость брюхатой являться на Форум и костерить противников своего муженька! Стыд, да и только! О, Тит, перестань! Она, возможно и внучка Гракха, но Семпронии и Фульвии вряд ли ею гордятся!

Аттик вдруг сжал губы и встал.

— Иногда, Цицерон, ты ведешь себя как махровый ханжа! Ты должен быть осторожен: за твоими арпинскими ушами все еще торчит солома! Ты хуже грязной сплетницы с окраины Лация и даже не помнишь, что ни один Туллий не осмеливался сунуть нос в Рим, когда Гай Гракх держал в руках Форум!

И он покинул гостиную, оставив хозяина в совершеннейшем изумлении.

— Что с тобой? И где Аттик? — пролаяла с порога Теренция.

— Думаю, побежал к Фульвии, чтобы плясать перед ней.

— Но она ему всегда нравилась. Хотя бы за то, что с пониманием относилась к его пристрастию к молодым паренькам.

— Теренция! Аттик женат, у него есть ребенок!

— И какое это имеет отношение к ценам на рыбу? — строго вопросила Теренция. — Право, Цицерон, ты стареешь.

Цицерон вздрогнул, поморщился, но ничего не сказал.

— У меня есть к тебе разговор.

Он показал на дверь своего кабинета.

— Пройдем туда? Там нас не услышат.

— Мне все равно.

— Тогда, может быть, останемся здесь, дорогая?

Она бросила на него подозрительный взгляд, но решила ссоры не затевать.

— Туллия хочет развестись с Крассипом.

— Ну что там опять случилось? — раздраженно поморщился Цицерон.

Некрасивое лицо Теренции сделалось совершенно непривлекательным.

— Бедная девочка совсем извелась, вот что случилось! Крассип относится к ней, как к собачьему дерьму, в которое нечаянно вляпался! И где те надежды, что он подавал? Он лентяй и дурак! Это же ясно. Хотя ты этого почему-то не понимаешь.

Цицерон нервно потер руками лицо.

— Теренция, я давно знаю, что он — полный ноль, но этот развод снова ввергнет меня в большие финансовые проблемы. Шутка ли, собрать Туллии очередное приданое? Крассип ведь не отдаст полученные от меня деньги. Сотни тысяч сестерциев пропадут, а девочке одиночество ни к чему. Разведенка в Риме — мишень для сплетен!

— А я и не говорю, что она хочет жить в одиночестве, — с загадочным видом проговорила Теренция.

Цицерон, думая о приданом, не вник в подоплеку этого замечания.

— Ах, она очень хорошая девочка и, к счастью, весьма привлекательная. Но кто к ней теперь посватается? После двух мужей в свои двадцать пять она так и не родила. Теренция, слушай, она у нас не бесплодна?

— В этом отношении у нее все в порядке, — уверенно заявила Теренция. — Пизон Фругий был так болен, что совсем обессилел, а Крассип сам не хочет детей. Туллия нуждается в настоящем мужчине. — Она неожиданно фыркнула. — Тогда наша девочка наплодит ребятишек больше, чем я.

Цицерон не услышал насмешки, он вдруг вспомнил одно имя. Почему — непонятно. Просто вспомнил. Стопроцентный патриций, богач. И уж наверняка горазд на все прочее.

Он просиял, забыв и об Аттике, и о Фульвии.

— Я знаю такого человека! Не нуждающегося в солидном приданом! Это Тиберий Клавдий Нерон!

Тонкогубый рот Теренции округлился.

— Нерон?

— Нерон. Он очень молод, но метит в консулы.

— Бред! — прорычала Теренция и ушла.

Цицерон пораженно мотнул головой. Да что с ним сегодня? Что стряслось с его золотым языком? Он никого не может ни в чем убедить. Это все Клодий.

— Это все Клодий! — сказал он вошедшему Марку Целию Руфу.

— Я знаю, — усмехнулся Целий, обнимая друга за плечи. — Почему ты не в кабинете? Или твое вино уже здесь, а не там?

— Нет, оно там, — облегченно вздыхая, сказал Цицерон.

В кабинете он наполнил волшебным напитком две чаши, добавил в них воды и спросил:

— Что привело тебя? Тот же Клодий?

— Отчасти, — ответил Целий, смакуя разбавленное вино.

Говоря языком Теренции, он тоже был настоящим мужчиной. Высоким, достаточно красивым и достаточно мужественным, чтобы привлечь к себе сестру Клодия Клодию и удерживать ее в течение нескольких лет. А потом — оттолкнуть, чего Клодия ему не простила. В результате был громкий суд, но Целия защищал Цицерон. Он столь красочно описал скандальное поведение потерпевшей, что жюри с удовольствием отмело все обвинения в адрес ответчика, отчего пришел в ярость уже Публий Клодий, но ничего с этим поделать не мог.

В этом году он был плебейским трибуном в коллегии, которая в большинстве своем выступала за Клодия и против Милона. Но Целий упорно стоял за Милона.

— Я видел Милона, — сообщил он, устроившись удобнее.

— Это правда, что он опять в городе?

— Да. Залег на дно и выжидает, в какую сторону подует ветер. И очень недоволен Помпеем, покинувшим Рим.

— Всех, с кем я говорил, удручает смерть Клодия.

— Меня — нет! — резко ответил гость.

— Хвала богам! — Цицерон покрутил в чаше вино, посмотрел на него, вытянул в трубочку губы. — И что Милон намеревается делать?

— Начать собирать голоса. Он хочет стать консулом. Мы долго беседовали и согласились, что лучше всего ему вести себя так, словно ничего необычного не произошло. Клодий встретил Милона на Аппиевой дороге и напал на него. Он был жив, когда Милон счел за лучшее отступить. Вот как все было.

— Ну-ну!

— Как только запах гари на Форуме улетучится, я созову Плебейское собрание, — сказал Целий, протягивая свою чашу за очередной порцией разбавленного вина. — Пусть Милон сам разъяснит им подробности дела.

— Отлично!

Они помолчали. Потом Цицерон неуверенно произнес:

— Надеюсь, Милон дал вольную всем рабам, что там были.

Целий усмехнулся.

— О да! Иначе их бы пытали. А под пыткой можно сказать что угодно. Поэтому Милон их освободил.

— Надеюсь, до суда не дойдет, — сказал Цицерон. — Не должно бы дойти. Самозащита есть самозащита.

— Суда не будет, — уверенно сказал Целий. — К тому времени, как изберут преторов, чтобы разобрать это дело, все уже позабудут о нем. Одно хорошо в полной анархии: если какой-нибудь плебейский трибун, например Саллюстий Крисп, попытается организовать судилище прямо сейчас, я наложу вето. И скажу Саллюстию, что я думаю о людях, которые используют любой предлог, чтобы больнее ударить того, к кому благосклонны их жены!

Они улыбнулись.

— Хотел бы я точно знать, каково место Помпея во всем этом, — раздраженно сказал Цицерон. — Он сделался таким замкнутым, скрытным.