Когда вернутся Джеральд и Рэйчел? О нет, они вернутся не скоро.
Шум воды затих, а малиновка все пела, прерываясь лишь, чтобы вздохнуть. Лучше бы Лео не мылся, подумал Ник; ему нравилась влажность его потной шоколадной кожи, шероховатость ладоней и сладковатый интимный межбедренный запах. Он любил узнавать этот запах, снова и снова убеждаясь, что перед ним — все тот же, ничуть не изменившийся Лео. Но сам Лео стеснялся своего запаха, возможно, даже стыдился. Обоняние у него было очень острое: порой в толпе или в переполненном баре Ник замечал, как Лео подергивает верхней губой и аристократически морщит нос. Запах Ника, уверял он, ему нравится — и Ник, никогда прежде не задумывавшийся о том, чем пахнет, никак не мог понять, правда это или лесть, или, возможно, и то и другое, слитое воедино любовью.
Было в этом что-то волшебное: лежать в кровати (кровати, рассчитанной на одного — со всем, что из этого следует) и рассеянно поглаживать себя в ожидании, когда твой любовник выйдет из ванной. Победа над жизнью, обрекающей тебя на вечное одиночество. Мечта, которая стала реальностью. Вот открывается дверь ванной, вот щелкает выключатель, вот слышатся шаги по коридору — еще три секунды, и откроется дверь, и Лео войдет…
В белом полотенце, туго обернутом вокруг ягодиц и набухшего члена, он казался таким черным, как никогда. Аккуратно сложенную одежду он держал в руках, словно призывник; войдя, огляделся вокруг и положил ее на стол, возле стопки голубых библиотечных книг. Подмигнул Нику — однако в нем чувствовалась скованность, видно было, что он смущен новизной и необычайностью обстановки. Ника вдруг охватил страх: что, если сбывается один из его кошмаров — двое любовников, сняв на ночь номер в отеле, вдруг понимают, что они друг другу чужие? Но нет, это же смешно — они всего-навсего поднялись наверх. И как хорошо, что ему хватило смелости привести Лео сюда!
— Извини за кровать, — проговорил он и, откинув одеяло, подвинулся, чтобы дать ему место.
— А? — переспросил Лео.
— Боюсь, спать нам тут будет неудобно.
Лео сбросил одеяло и серьезно, без улыбки взглянул на Ника.
— А я сегодня спать и не собираюсь, — ответил он.
Ник застонал и протянул к нему руки. В первый раз он видел обнаженное тело Лео; и в первый раз видел на его лице, то бесстрастно-внимательном, то циничном, то беззаботном — обнаженное чувство. Не страсть, нет, не только страсть — в лице его Ник прочитал укор самому себе и сожаление о своей прежней медлительности, тщеславии и слепоте.
Ник, шедший первым, открыл калитку и придержал ее для Уани, чтобы внешний мир всего на несколько мгновений — пока не захлопнулась дверь с табличкой «Только для мужчин» — узрел ослепительное видение обнаженной плоти. Внутри под узким навесом располагался залитый бетоном двор, огороженный со всех сторон, со скамьями вдоль стен. Было бы в нем что-то от классического дворика, если бы не трубы и рифленое железо. Впрочем, от непринужденно выставленной напоказ наготы так и так попахивало классикой, а бетон, железо и запах стоялой воды напоминали об английской школе, где тоже презирается комфорт. По дороге через двор Ник кивнул двоим-троим знакомым, загоравшим во дворе с книжками и полотенцами. Его появление не осталось незамеченным: замерли или замедлились кое-какие разговоры, кое-какие взгляды поднялись, любопытно его обшарили, словно касаясь невидимыми пальцами, и переместились — с куда большим и нетерпеливым любопытством — на Уани, шедшего сзади. Его красота, отражающаяся в ледяно-голубых зеркалах, была здесь в новинку, и, когда они сели, лишь Ник заметил в его полуулыбке напряжение.
— Очень уж здесь примитивно, — заметил Уани так, словно это место подтвердило какие-то его подозрения насчет Ника.
— Знаю, — ответил Ник и улыбнулся. Это его и привлекало.
— А куда класть вещи?
— Просто оставь тут. Ничего с ними не случится.
Но Уани поморщился. В кармане джинсов у него лежали ключи от «Мерседеса», а часы, как он уже неоднократно сообщал Нику, стоили тысячу фунтов.
— Может быть, мне лучше не ходить внутрь? — проговорил он.
Похоже, Ник, никогда в жизни не владевший никакими материальными ценностями, совершил промашку — не учел потребностей миллионера.
— Правда, никто их не тронет. Оставь здесь. — И он протянул ему рюкзак с полотенцами и плавками.
— У меня часы стоят тысячу фунтов, — сказал Уани.
— Просто никому об этом не говори, — улыбнулся Ник.
Неподалеку от них обсыхал после купания приземистый кривоногий старик, покрытый коричневым загаром. В последний год Ник постоянно его здесь видел, то во дворе, то на бортике, то в самом пруду, но чаще всего — во внутреннем дворике, где люди в жаркие дни загорают обнаженными, лежа бедром к бедру. Морщинистое лицо его было все еще красиво: Нику казалось, что этот четкий профиль, приглаженный, в маршальской или адмиральской фуражке, так и просится на надгробный памятник. Он дружески кивнул старику, словно облеченному плотью духу-хранителю этого места, и старик сказал:
— Знаете, Джордж нас покинул. Стив мне сказал вчера вечером.
— Ох, — сказал Ник. — Очень жаль. Хотя я не знал Джорджа.
Он сразу сообразил, что «покинул» не значит «уехал на выходные», что это Джорджу понадобился надгробный памятник.
— Вы должны были знать Джорджа. — Он перевел взгляд на Уани: тот раздевался медленно, рассеянно, с паузами после каждой пуговицы, каждого носка. — Он часто здесь бывал. Всего тридцать один ему было.
— Я здесь в первый раз, — вежливо и холодно ответил Уани.
Старик кивнул, признавая свою ошибку; Нику показалось, они оба лопали в его глазах оттого, что не знали Джорджа.
Помолчав, Ник спросил:
— Как сегодня вода? — и, снимая рубашку, втянул живот, чтобы старик восхитился его фигурой. Но тот не ответил, да, похоже, и не расслышал вопроса.
На берегу Ник снова вырвался вперед и раскинул руки, как будто желая охватить весь пейзаж: зеленовато-серебристую водную гладь, вокруг — молодые ивы и боярышники, а дальше — залитый солнцем Хит. Нику нравилось собственное тело, и сейчас, легко отталкиваясь ногами от земли, он ощущал простительное самодовольство. На поверхности воды виднелись головы пловцов, и Нику казалось, что все они с любопытством на него смотрят. Посреди пруда плавал старый деревянный плот: здесь завязывались знакомства, эта плавучая платформа фигурировала в некоторых ночных фантазиях Ника. Сейчас там сидели и лежали с полдюжины мужчин, скоро он к ним присоединится. Он повернулся и широко улыбнулся, желая ободрить Уани: тот замешкался в конце крутой уступчатой лестницы, разглядывая головы пловцов, словно не мог сообразить, как же они туда попали. В длинный список того, что он умел делать красиво, плавание явно не входило. Ник, притащивший его сюда, вдруг почувствовал себя садистом. Ощущение было новое и интересное.
— Просто прыгай, — посоветовал он. — Это проще, чем входить медленно.
На Уани были тугие черные плавки, оттенявшие бледно-смуглую кожу, нежную и гладкую, и нахальный пенис сейчас торчал вверх смелым восклицательным знаком. Ник прыгнул сам, чтобы показать, как это легко, и на миг у него перехватило дыхание: под тонкой поверхностью нагретой воды скрывался холод. Он обернулся в воде, работая ногами, и кивнул Уани: тот присел в позе лыжника перед спуском, помедлил и наконец, решившись, полетел в пруд. Вынырнул он, отплевываясь и отчаянно колотя руками по воде, и секунду-две на лице его отражался неприкрытый страх. Черные кудри, отяжелевшие и развившиеся от воды, лезли ему в глаза и в уши. Ник подплыл к нему, и Уани схватил его за плечо: Ник позволил своим ногам легко, успокаивающе скользнуть меж его ногами, а свободной рукой откинул с его лица намокшие волосы — и это помогло, Уани встряхнулся и, словно ничего и не случилось, торопливо, по-собачьи поплыл прочь.
Несколько минут они плавали вдоль белых веревок, натянутых между плавучими кругами и обозначавших границы участка, отведенного для плавания. За веревками, как догадывался Ник, было мелко, и дно покрывала илистая грязь. Уани, оказалось, недурно плавает — высоко задрав голову, с тем решительно-веселым выражением лица, которое почему-то считается типичным для хороших спортсменов; остановившись отдохнуть у круга, он обернулся к Нику с улыбкой, которая могла означать и «Вот видишь, я могу!», и «Ну погоди, я тебе за это отплачу!», и то и другое вместе. Ник натянул очки, которые до сих пор болтались у него на шее, и нырнул. Под желтоватым блеском поверхности вода была грязно-зеленой, а ближе ко дну — коричневой, цвета бутылочного стекла. Он повернулся в воде, размышляя, какую бы шутку сыграть с Уани. Пузыри, блики солнца, черные тени листьев кружатся у ног Уани, по ленивым движениям которых ясно, что он не ожидает — или прикидывается, что не ожидает — нападения снизу. Вдруг Нику подумалось, что это очень уж по-детски, и вместо того, чтобы схватить Уани за ногу или пощекотать, он просто вынырнул, рассмеявшись ему в лицо. Пожалуй, он бы его поцеловал, если бы какой-то проплывавший мимо старикан не сверлил их любопытным взглядом.