— Ага! — улыбнулся Веркассивелаун.

— Очень хорошо, — спокойно сказал Котий.

— Нужно, чтобы Верцингеториг сообщил нам, как лучше это сделать, — предложил Драпп, дернув себя за ус.

— Веркассивелаун справится, — возразил Седулий. — Арверны — горный народ, им к скалам не привыкать.

— Мне понадобятся шестьдесят тысяч наших лучших бойцов, — сказал Веркассивелаун. — Я хочу отобрать из тех людей, что действуют без особой оглядки на обстоятельства.

— Тогда начни с белловаков, — тут же посоветовал Коммий.

— Мне нужна пехота, Коммий, а не кавалерия. Я возьму пять тысяч нервиев, пять тысяч моринов и пять тысяч менапиев. Седулий, я также возьму тебя и десять тысяч твоих лемовиков. И тебя, Драпп, и десять тысяч твоих сенонов. И тебя, Гутруат, тебя и десять тысяч твоих карнутов. От имени Битургона я возьму пять тысяч битуригов, а от имени моего родственника, царя Галлии, десять тысяч арвернов. Вы согласны?

— Конечно.

Все дружно кивнули, хотя эдуи — Котий, Эпоредориг и Виридомар — не выказали особенного довольства. Высокие посты в армии галлов достались им совершенно неожиданно, когда Литавик по непонятным причинам вдруг вскочил на коня и умчался куда-то, сопровождаемый своим родичем Суром. Минуту назад Литавик был единоличным лидером у эдуев, а через миг — исчез, растворился, пропал. Ускакал на восток вместе с Суром!

Таким образом, командование тридцатипятитысячным войском эдуев передали Котию, очень усталому старому человеку, и двум его соплеменникам, которые все еще не были точно уверены, что Рим им враг. Кроме того, они подозревали, что приглашение их на совет было чем-то вроде лицемерного одолжения.

— Коммий, ты будешь командовать кавалерийской атакой на северо-западный римский лагерь. Эпоредориг и Виридомар с остальной пехотой ударят с юга и попытаются пробиться к римскому оборонному валу. Котий, отвечаешь за тыл. Эй, эдуи, все ли вам ясно? — резко спросил Веркассивелаун.

Те показали кивками: да, все.

— Назначим атаку на полдень, когда солнце начнет клониться к западу. В этом случае оно будет бить римским легионерам в лицо. Я покину наше расположение уже ночью, с шестьюдесятью тысячами воинов и Олловиконом. Мы обойдем северо-западную гору, укроемся за ней в лесу и будем ждать сигнала к атаке, который дашь нам ты, Коммий.

— Я понял, — сказал Коммий, чей лоб рассекал уродливый шрам, памятка о предательстве римлян.

О, как бы он хотел отомстить этим коварным людям! Но все его мечты стать единовластным царем белгов развеялись, а Лабиен уменьшил число атребатов настолько, что Коммий привел в Карнут всего четыре тысячи соплеменников, в основном стариков и подростков. Он надеялся взять под начало конницу соседствующих с его землями белловаков, но из десяти тысяч конников, затребованных Гутруатом и Катбадом, белловаки прислали только две тысячи, и то лишь по личному ходатайству Коммия. «Возьми их, если это сделает тебя счастливым, — сказал царь белловаков Коррей, его друг и родственник через брачные связи, — но больше я тебе не дам. Белловаки отличные воины, но предпочитают драться по своему разумению и за свои интересы. Верцингеториг — кельт, а кельты не знают ничего ни о медленном вымирании некогда весьма сильных племен, ни о полном уничтожении целых народов. Пожалуйста, иди, Коммий, и помни, что белловакам белги более по душе. Постарайся сохранить всех людей — и своих, и моих. Не умирай ради кельтов».

«Коррей прав, — думал Коммий, начиная все четче различать над Алезией тень римского орла. — Кельты ничего не знают ни о медленном вымирании прежде сильных, могущественных племен, ни о полном уничтожении целых народов. А белги знают! Коррей прав. Зачем умирать ради кельтов?»

С наступлением утра наблюдатели, находившиеся в Алезии, поняли, что армия галлов готовится к новому бою. Верцингеториг удовлетворенно заулыбался. Он видел блеск кольчуг и шлемов среди деревьев, выше уязвимого лагеря римской пехоты. Римляне не увидят, они расположены ниже, даже те, что на башнях южной горы, потому что солнце было позади Алезии. Какое-то время он боялся, что с башен на северной горе заметен предательский блеск, но лошади, привязанные у подножия башен в состоянии готовности, оставались привязанными и мирно подремывали, опустив головы. Солнце всходило над Алезией, как раз напротив. Да, Алезия определенно была единственным местом, откуда был виден блеск.

— На этот раз мы не отступим, — сказал он советникам. — Наши друзья двинутся, я думаю, в полдень. Значит, и мы двинемся в полдень. И сосредоточимся исключительно на подступах к бреши. Если нам удастся прорвать римскую оборону, все будет кончено. Римляне не сдержат атаки с обеих сторон.

— Нам намного труднее, — сказал Битургон. — Мы на виду, а друзья наши скрыты.

— Это тебя пугает? — строго спросил Верцингеториг.

— Нет. Я просто высказал свое мнение.

— У римлян наблюдается большое движение, — сказал Дадераг. — Цезарь знает, что будет атака.

— Мы никогда не считали его дураком, Дадераг. Но он не знает, откуда мы нападем.

В полдень армия галлов ударила с северо-запада конницей, а с юга — пехотой и напоролась все на те же стрекала, «лилии» и «надгробные камни». Факт, смутно осознанный Верцингеторигом, ибо он и его люди уже подбирались к римским фортификациям. На этот раз они спустили с плато тяжелые неуклюжие щиты на колесах, служившие им укрытиями от стрел и камней, а те воины, кто не мог укрыться под щитами, держали ручные щиты над головами наподобие черепах. К этому времени в «садах Цезаря» и с той и с другой стороны уже имелись «проторенные» дорожки — галлы шли по завалам из трупов, укладывая на них мостки. Верцингеториг дошел до рва с водой первым, но и шестьдесят тысяч воинов Веркассивелауна неустанно трудились, засыпая канавы-ловушки землей.

Высота склона, где завязалась главная схватка, позволяла Верцингеторигу видеть, что творится внизу. Кое-какие башни внешнего периметра римлян дымились, и галлы взбирались на вал. Но сказать, что победа близка, было пока нельзя, ибо то здесь, то там в местах вроде бы неминуемого прорыва всегда появлялась фигура в алом плаще, за которой следовали когорты резерва.

Раздался оглушительный радостный крик. Веркассивелаун и его люди преодолели сопротивление защитников вала. Сражение переместилось на территорию римлян. Ровные ряды римской пехоты стойко оборонялись, используя свои pila как осадные гарпуны. В то же время люди Верцингеторига со своей стороны перебрались через ров. Метнулись вверх кошки, всюду вскинулись лестницы. Ну все, победа близка! Римлянам не устоять в бою на два фронта. И тут среди скал замаячили конники: Лабиен на пятнистом сером коне вел германцев, чтобы ударить атакующим в тыл.

Верцингеториг громко крикнул, пытаясь предупредить Веркассивелауна, но этот крик потонул в другом шуме. Башни справа и слева обрушились, его люди забрались на стену, но рев внизу все не смолкал. Смахнув пот, застилавший глаза, Верцингеториг повернулся и посмотрел вниз. Там по периметру легким галопом в ярком алом плаще, развевавшемся за спиной, скакал Цезарь со своей свитой, и тысячи пехотинцев бежали за ним. А по всему фронту сражения римские легионеры громко приветствовали своего генерала. И не как триумфатора — ведь битва еще не закончилась. Нет, они приветствовали его самого. А он словно бы слился со своим скакуном — счастливцем Двупалым. Разве бывают лошади с пальцами, а?

Римляне, яростно отбивавшиеся от наседающих с двух сторон галлов, не видели, что делается за их спинами, но по крикам поняли, кто к ним идет. Они разом метнули pila, выхватили мечи и бросились в контратаку. Люди Верцингеторига дрогнули, падая гроздьями в ров. А в ушах царя новой Галлии стояло немолчное ржание лошадей, перекрывающее предсмертные вопли. Германцы рубили противника с тыла, солдаты Цезаря — с фронта. Все шестьдесят тысяч галлов были обречены.

Арверны, мандубии, битуриги упорно сражались, но Верцингеториг не хотел умирать. Кое-как собрав тех, кто был рядом с ним, и приказав Битургону и Дадерагу (где же Критогнат?) сделать то же, он возвратился в Алезию.

Оказавшись в крепости, Верцингеториг не захотел ни с кем говорить. Весь остаток дня он провел на стене, глядя, как победители наводят порядок. Было видно, что они измотаны, а потому не очень старательно преследовали отступающих. Один только Лабиен, казалось, не знал устали. Он не давал отдыха кавалерии, стараясь уничтожить как можно больше спасающих свои жизни людей.