Агриппа был до конца человеком Октавиана, но не слепо преданным, а интуитивно. Он знал слабости Октавиана и его сильные стороны и заботился о нем, как Октавиан никогда не заботился о себе. Об амбициях и речи быть не могло. В отличие почти от всех «новых людей» Агриппа ясно понимал, что это Октавиан, в силу своего высокого рождения, должен иметь власть. Его же роль — роль верного Ахата, и он всегда будет с Октавианом, который возвысит его намного выше его социального статуса. Есть ли лучшая судьба, чем быть вторым человеком в Риме? Для Агриппы это было больше, чем заслуживал любой «новый человек».

Гай Цильний Меценат, тридцати лет, происходил из древнейшего рода этрусков. В его роду были хозяева Арретия, оживленного речного порта на излучине реки Арн, где сходятся Анниева, Кассиева и Клодиева дороги из Рима в Италийскую Галлию. По причинам, известным только ему самому, он отбросил свое родовое имя Цильний и стал называться просто Гай Меценат. Его любовь к хорошим вещам сказывалась на полноватой фигуре, хотя при необходимости он мог предпринять изнурительную поездку по поручению Октавиана. Лицом он немного напоминал лягушку, потому что его бледно-голубые глаза имели тенденцию вылезать из орбит — греки называли это экзофтальмией.

Известный остряк и рассказчик, Меценат, как и Агриппа, обладал широким и глубоким умом, но другого качества: он любил литературу, искусство, философию, риторику и собирал не античные горшки, а новых поэтов. Агриппа шутил, что Меценат не умеет затеять пьяную драку в борделе, но знает, как ее остановить. Более красноречивого и убедительного оратора, чем Меценат, было не найти, как и человека, более подходящего для интриг и заговоров в тени, за курульным креслом. Подобно Агриппе, он связал свою судьбу с возвышением Октавиана, хотя его мотивы не были такими чистыми, как мотивы Агриппы. Меценат был «серым кардиналом», дипломатом, торговцем судьбами людей. Он мог мгновенно выявить полезный для него изъян и совершенно безболезненно вставить в слабое место свое сладкое слово, нанося рану похуже, чем кинжалом. Меценат был опасный человек.

Квинт Сальвидиен, тридцати одного года, был родом из Пицена, этого гнезда демагогов и политических зануд, где выросли такие светила, как Помпей Великий и Тит Лабиен. Но свои лавры он завоевал не на Римском Форуме, а в боях. Симпатичное лицо, стройная фигура, копна ярко-рыжих волос — причина его прозвища Руф — и проницательные, далеко видящие голубые глаза. У него были огромные амбиции, и свою карьеру он «привязал» к хвосту кометы Октавиана как кратчайший путь наверх. Время от времени пиценский порок шевелился в нем: а не поменять ли ему стороны, если это будет благоразумным? В планы Сальвидиена не входило оказаться на стороне проигравшего, и иногда он думал, действительно ли Октавиан обладает всем необходимым, чтобы победить в предстоящей борьбе. Благодарности в нем было мало, верности вообще никакой, но он искусно прятал все это, и Октавиан даже представить не мог, что такое возможно. Сальвидиен старался быть осторожным, но порой он сомневался, не раскусил ли его Агриппа, так что в присутствии Агриппы он тщательно следил за своими словами и поступками. Что касается Мецената — кто знал, что чувствует этот елейный аристократ?

Тит Статилий Тавр, двадцати семи лет, был менее значительным среди них и поэтому меньше всех знавший идеи и планы Октавиана. Военный человек, он и выглядел тем, кем был на самом деле: высокий, крепко сложенный, на лице следы сражений — распухшее левое ухо, рассеченные левая бровь и щека, сломанный нос. Но, несмотря на это, он был красив благодаря пшеничным волосам, серым глазам и легкой улыбке, которая опровергала его репутацию солдафона, когда он командовал легионами. Он с отвращением относился к гомосексуализму и не потерпел бы этого среди своих подчиненных, какого бы происхождения они ни были. Как солдат, он стоял ниже Агриппы и Сальвидиена, но не намного. Чего в нем не хватало, это их гения импровизации. В его верности сомнений не было, главным образом потому, что Октавиан поражал его. Неоспоримые таланты и ум Агриппы, Сальвидиена и Мецената были ничто по сравнению с выдающимся умом наследника Цезаря.

— Приветствую вас, — сказал Октавиан, подходя к незанятому креслу.

Агриппа улыбнулся.

— Где ты был? Любовался госпожой Ромой, Форумом или Авентинским холмом?

— Форумом. — Октавиан налил воды, с жадностью выпил и вздохнул. — Я думал, что надо сделать, чтобы привести Рим в порядок, когда у меня будут деньги.

— Планы могут так и остаться планами, — скривив губы, заметил Меценат.

— Правильно. Все-таки, Гай, ничто даром не пропадает. То, что я спланирую сейчас, не надо будет планировать потом. Слышно что-нибудь, что собирается делать наш консул Поллион? А Вентидий?

— Прячутся в восточной части Италийской Галлии, — ответил Меценат. — Ходят слухи, что вскоре они отправятся на Адриатическое побережье, чтобы помочь Антонию высадить на берег его легионы, скопившиеся вокруг Аполлонии. С семью легионами Поллиона, семью легионами Вентидия и десятью легионами Антония мы обязательно проиграем.

— Я не буду воевать против Антония! — вскричал Октавиан.

— Тебе нет необходимости воевать, — усмехнулся Агриппа. — Их люди не будут драться с нашими, готов ручаться головой.

— Я согласен, — сказал Сальвидиен. — Люди уже устали вести войны, которых они не понимают. Какая для них разница между племянником Цезаря и кузеном Цезаря? Когда-то они принадлежали самому Цезарю. Это все, что они помнят. Благодаря привычке Цезаря перемещать своих солдат из легиона в легион они отождествляют себя с Цезарем, а не с легионом.

— Они поднимали мятежи, — упрямо напомнил Меценат.

— Только девятый легион поднимал мятеж против самого Цезаря из-за дюжины продажных центурионов, которым платили дружки Помпея Магна. За остальное вина лежит на Антонии. Это он привел их к мятежу, и никто больше! Он спаивал их центурионов и покупал их представителей. Он обрабатывал их! — с презрением бросил Меценат. — Антоний бедоносец, а не политический гений. Никакой проницательности. Почему еще он хочет высадить своих людей в Италии? Это бессмысленно! Ты объявлял ему войну? Или Лепид? Он это делает, потому что боится тебя.

— Антоний не больше бедоносец, чем Секст Помпей Магн Пий, если называть его полным именем, — сказал Меценат и засмеялся. — Я слышал, что Секст послал папу-тестя Либона в Афины попросить Антония присоединиться к нему, чтобы сокрушить тебя.

— Как ты узнал об этом? — выпрямившись в кресле, строго спросил Октавиан.

— Как Улисс, я имею везде шпионов.

— Я тоже, но этого я не знал. И что ответил Антоний?

— Вроде как «нет». Никакого официального союза, но он не будет мешать Сексту в его действиях, если они будут направлены против тебя.

— Как тактично с его стороны. — Красивое лицо насупилось, взгляд стал напряженный. — Хорошо, что я дал Лепиду шесть легионов и послал его управлять Африкой. Антоний слышал об этом? Мои агенты говорят, что не слышал.

— Мои тоже, — сказал Меценат. — Антонию это не понравится, Цезарь, я уверен. Когда Фангона убили, Антоний думал, что Африка уже у него в кармане. Кто берет в расчет Лепида? Но теперь, когда новый губернатор тоже мертв, Лепид выступит на сцену. С четырьмя легионами в Африке и шестью, которые он взял с собой, Лепид стал сильным игроком в игре.

— Я знаю об этом! — резко прервал его раздраженный Октавиан. — Но Лепид ненавидит Антония больше, чем меня. Он пошлет зерно в Италию этой осенью.

— Без Сардинии нам оно очень нужно, — заметил Тавр.

Октавиан посмотрел на Агриппу.

— Поскольку у нас нет кораблей, нам нужно начать строить их. Агриппа, я хочу, чтобы ты снял с себя знаки отличия твоей должности и объехал вокруг полуострова, от Тергесты до Лигурии. Собери хорошие, прочные военные галеры. Чтобы побить Секста, нам нужен флот.

— Чем мы за них заплатим, Цезарь? — удивился Агриппа.

— Всем, что осталось под досками.

Загадочный ответ не имел смысла для остальных троих, но был ясен Агриппе, который кивнул. «Доски» — это было кодовое слово, используемое Октавианом и Агриппой, когда они говорили о военной казне Цезаря.

— Либон вернулся к Сексту с пустыми руками, и Секст, э-э, обиделся, не настолько, конечно, чтобы докучать Антонию, но тем не менее, — сказал Меценат. — Антоний в Афинах понравился Либону не больше, чем в любом другом месте, поэтому теперь Либон враг, капающий яд об Антонии в ухо Сексту.