Бертран задал ему несколько вопросов о концерте. Ответы выслушивал серьезно и внимательно, словно на профессиональном совещании.

— Техника удивительная… — повторил он серьезно. — И ведь так молода… — и отправил в рот еще ломтик лосося.

Ник не совсем понимал, как отвечать: быть эстетом — то есть самим собой — и раскрывать перед Бертраном душу ему не хотелось. Кокаиновый кайф начал рассеиваться, и Ник поймал себя на том, что отвечает Бертрану нехотя и ворчливо. Он и сам еще не понял, хорошо играет Нина или нет. Наконец решил притвориться Долли Кимболтон и сказал:

— Бетховен — это потрясающе!

Но эту фразу Бертран, кажется, счел бесполезной. Сощурил глаза и ответил:

— Чертовски хорошо она сыграла вот эту, последнюю вещь.

Ник оглянулся, ища глазами Уани. Тот сидел за столом рядом с матерью и какой-то дамой средних лет, рассеянно глядя на нее сквозь длинные ресницы. Дама жеманно улыбалась под его взглядом: Нику не раз случалось видеть, как Уани пробует на женщинах этот фокус. С самого приезда Уради они с Уани не обменялись ни словом — и сейчас он взглянул на Ника, слегка кивнул и отвернулся, словно говоря: «Сам видишь, обязанности, толпа…» Если его и смутило, что его отец и любовник беседуют наедине, он ничем этого не выказал.

— С кем это там флиртует мой сын? — поинтересовался Бертран.

Ник рассмеялся и ответил:

— Не знаю. Должно быть, какая-нибудь министерская жена.

— Черт возьми, он у меня только и делает, что заигрывает с женщинами! — проворчал Бертран и, пародируя Уани, помахал ресницами. Нику вдруг представилось, как он каждое утро подбривает сверху и снизу свои тоненькие усики. В гардеробной, похожей на отдел мужской одежды в универмаге. Холодок утренней стали, подумал он.

— Вы же знаете, флиртовать он может с кем угодно, но никогда всерьез не посмотрит ни на одну другую женщину, — ответил он вслух, сам поражаясь собственному бесстыдству.

— Знаю, знаю, — проворчал Бертран, словно раздраженный, но и подбодренный тем, что его приняли всерьез. — А как у вас дела в офисе?

— О… отлично.

— А эти педики у вас там все еще работают?

— М-м…

— Право, не могу понять, какого дьявола Уани набрал целый офис этих чертовых педиков!

— Думаю, они просто хороши в своем деле, — ответил Ник. Он был в таком ужасе, что голос его звучал почти виновато. — Саймон Джонс — прекрасный художник, а Ховард Вассерстайн — замечательный сценарист.

— Ну и когда же, черт возьми, вы начнете снимать фильм?

— М-м… об этом лучше спросите у Уани.

Бертран отправил в рот картофелину и сказал:

— Уже спрашивал. Но он же мне никогда ничего не рассказывает! — Он промокнул губы салфеткой. — А о чем он будет, этот чертов фильм?

— Ну, мы хотели бы экранизировать «Трофеи Пойнтона»…

— В кино главное — побольше девок и стрельбы, — сказал Бертран.

Ник кое-как улыбнулся, с ужасом понимая, что как раз этих двух элементов в романе явно недостает. Вслух он сказал:

— Уани надеется, что нам удастся пригласить на главную роль Джеймса Сталларда.

— Еще один хорошенький мальчик? — подозрительно поинтересовался Бертран.

— Да, его многие считают красавцем. Он — восходящая звезда.

— Я о нем что-то читал…

— Он недавно женился на Софи Типпер, — подсказал Ник. — На дочери сэра Мориса Типпера. Это было в газетах. Вы, может быть, знаете, она прежде встречалась с Тоби, сыном Джеральда и Рэйчел. — Он спешил вывалить все эти гетеросексуальные романы, словно отвлекающую завесу.

Бертран улыбнулся так, словно его уже ничто не способно удивить.

— Да, я слышал, что он упустил крупную рыбу.

Ник почему-то покраснел и перевел разговор на журнал. О журнале он говорил с энтузиазмом новичка-продавца, еще не успевшего узнать истинную цену своему товару; упомянул, в частности, что они с Уани хотят отправиться в путешествие на поиск подходящих тем — это было почти признание. На секунду он вообразил, как сообщает Бертрану правду во всей ее прекрасной наготе, как рассказывает — между прочим, словно о многообещающем бизнес-проекте — о бритоголовом парне-проститутке, которого они с Уани на прошлой неделе сняли на двоих. Но в следующий миг внутреннее сияние померкло, сменившись грустью и особым серым беспокойством, в котором Ник винил присутствие Бертрана. Так же было и на Лаундс-сквер: и получаса не прошло, как уверенность в себе канула в лету, сменившись удвоенными сомнениями. Из удачной шутки разговор с Бертраном обернулся наказанием. Рядом с этим человеком, полной своей противоположностью, Ник чувствовал себя беспомощным и бессильным.

А потом произошло нечто ужасное. К ним подошла официантка, разносившая вино: она была негритянкой, и Ник заметил на лицах гостей, к которым она подходила с подносом, то чересчур широкие улыбки, то мимолетные, тщательно скрываемые гримасы отвращения. Бертран протянул бокал, и девушка наполнила его шабли — он смотрел, как струя льется в бокал, а когда она уже с вопросительной улыбкой повернулась к Нику, Бертран сказал:

— Ты, кретинка чертова, думаешь, я стану это пить? Принеси минеральной воды.

Девушка вздрогнула, словно получила пощечину, и напряженным голосом произнесла извинение.

— О, разумеется, у нас есть вода, у нас масса воды! — торопливо воскликнул Ник, надеясь сгладить неприятную сцену.

Бертран молча, с каменным лицом протянул бокал. Ник судорожно улыбался, глазами умоляя ее — не сердиться, а его — успокоиться.

— Ничего не умеешь, дуреха. Унеси, — сказал Бертран и перевел взгляд на Ника — так, словно готов был выместить свой гнев и на нем.

Девушка молча отошла, а Бертран посмотрел в пол, затем на Ника — и грустно улыбнулся, словно выражал сожаление, что вынужден был подвергнуть его такому испытанию.

Ник понимал, что должен встать и уйти. Однако в руках у него была тарелка с недоеденным лососем, и с этим малодушным извинением он остался на месте. Если он уйдет, не доев, получится еще одна сцена. Другие гости, наверное, тоже слышали. Наполовину отгороженные от залы шторами, они сидели в оконной нише, как два заговорщика. Бертран заговорил о недвижимости, и Ник понял, что он, кажется, собирается переезжать в этот район. Вот и к этой комнате он приглядывался, словно примерял, каково ему будет жить в таком доме.

— Да, здесь очень мило, — грустно сказал Ник и выглянул из окна на знакомую улицу, на кошмарный бордовый автомобиль Бертрана, на смутно угадывающуюся за чужими окнами вечернюю жизнь.

Крупный красивый блондин вышел из дома напротив, отстегнул от крыльца огромный черный мотоцикл, вскочил в седло и с ревом умчался прочь: мотор затихал вдалеке, словно аккорды из первой части Второго скерцо Шопена.

— A-а, вы здесь! — проговорил, появляясь в нише, Джеральд — лучший на свете официант-любитель. — Надеюсь, у вас тут все в порядке? — В одной руке он держал бутылку воды, в другой — только открытый «Тейттингер», словно взвешивал их на невидимых весах.

— О, все замечательно! — ответил, словно ничего не заметив, Бертран, и лишь затем сделал широкий галльский жест удивления: — Как мило с вашей стороны, что вы решили сами принести нам напитки!

— Молодые и неопытные вечно все делают не так, — заметил Джеральд.

Ник сказал:

— Джеральд, вы, наверное, уже знакомы… Мистер Уради.

— Верно, мы еще не встречались, — проговорил Джеральд, отвешивая поклон и заговорщически улыбаясь, — но я чрезвычайно рад, что вы здесь.

— Замечательный концерт, просто замечательный! — сказал Бертран. — Техника у пианистки удивительная. И ведь она еще так молода…

— Да, удивительно, — ответил Джеральд. — И вы слышали ее первым!

В нишу вкатилась, словно на скрипучих колесиках, Долли Кимболтон, и Бертран встал, передав свою тарелку с вилкой и ножом Нику.

— Добрый вечер! — сказал он.

— Вы уже знакомы с леди Кимболтон? Мистер Бертрам Уради, один из усерднейших наших сторонников.

Они пожали друг другу руки, и Бертран сказал по-детски самодовольно:

— Да, я сделал крупный вклад в партийную кассу. Очень, очень немалый вклад.

— Как чудесно! — проговорила Долли и послала ему очаровательную улыбку, в которой за политической ревностью почти скрылось предубеждение против торговцев с Ближнего Востока.

— Думаю, нам стоит кое-что обсудить, — проговорил Джеральд, поднимая бутылку шампанского.

Это предложение явно не включало в себя Ника — и он удалился, унося вместе со своим недоеденный ужин Бертрана.

Он закрыл дверь, запер ее и потянулся к Уани; тот похлопал его по плечу, поцеловал в нос и отвернулся.

— Где порошок? — спросил он.